Ничего для себя. Повесть о Луизе Мишель

Тиран, взобравшийся на ходули!

Если бы вся кровь, которую ты пролил,

Могла собраться на этой площади,

Ты мог бы пить ее, не нагибаясь!

— Пора! Сейчас начнут!

И посетители кабачка поспешили к выходу. Канаты уже протягивались над толпой, и то тут, то там заключались пари: свалится ли на сей раз бронзовый идол? Канаты натянулись. Площадь умолкла, было слышно дыхание тысяч людей. Замолчали оркестры и барабаны, не пели «Марсельезу», лишь одинокий голос прозвучал там, где стояли ветераны:

— Держись, гений Франции! Стой, император! Но вот вершина колонны вздрогнула, качнулась в сторону кабестана и, словно огромное дерево, подрубленное топорами дровосеков, стала опрокидываться.

— Падает! Рушится! — тысячами голосов загремела площадь.

От тяжеленного удара ухнула и вздрогнула земля. Металлическая облицовка с рельефным изображением победных сражений «маленького капрала» лопнула, и каменная туша колонны развалилась на глыбы, желтая пыль облаком поднялась над ними. А у бронзового идола, свалившегося с вершины, при ударе отскочила и откатилась к тротуару увенчанная лавровым венком голова. Отломилась и рука, державшая крылатую статую Победы.

Бронзовая голова, кивая надменным профилем, подкатилась к ногам Курбе и его друзей.

— Одно из знаменитых творений бездарного Огюста Дюмона! — прорычал Курбе, пнув обломок статуи носком башмака. — Лишь тем и занимался, дурак, что наряжал в римские тоги великих разбойников! Я предлагал демонтировать эту помпезную махину и установить ее в центре эспланады Дворца Инвалидов, тогда наполеоновские вояки, может, уразумели бы, благодаря кому заработали свои деревянные ноги!

Луиза оглянулась в сторону ветеранов, оттуда доносились сдавленные рыдания.

— Пойдемте, мадемуазель Мишель, здесь больше нечего делать. Не будем же мы подбирать на память бронзовый и каменный мусор!

Прямо с площади Луиза забежала к Мари. Девушке стало лучше, но слабость, вызванная неделями болезни, приковала ее к постели. Луиза рассказала о свержении колонны, о том, что в ответ на ультиматум Тьера Коммуна решила снести его особняк на площади Святого Георгия. Решено также разрушить и искупительную часовню Людовика Шестнадцатого.

А Версаль готовился к решающему штурму Парижа. Ежедневно из немецкого плена возвращались полки, а то и целые дивизии; новыми добровольцами пополнялись отряды бретонских мобилей; из соседних департаментов стягивались полицейские силы. По выражению одного журналиста, «городок так набит солдатней, что некуда плюнуть!».

Но кое-кто из членов Коммуны продолжал наивно верить, что Тьер и его банда не решатся начать междоусобную гражданскую войну перед лицом внешнего врага, оккупировавшего больше трети страны и стоявшего под стенами столицы. В Версале устраивали роскошные балы и пышные парады, празднуя взятие фортов Исси и Вапв, а в самих фортах велись спешные работы: пушки, недавно защищавшие Париж, теперь нацелились на город. В фортах устанавливали привезенные с побережья дальнобойные морские орудия.

На следующий день после свержения колонны взлетел на воздух патронный завод на улице Рапп. Риго утверждал, что взрыв — дело версальских агентов, и, хотя доказательств тому не нашли, никто не сомневался, что прокурор Коммуны прав.

С разрешения Делеклюза, гражданского делегата по военным делам, Луиза не вернулась в 61-й батальон, стоявший после падения форта Вапв в форте Монруж, попросилась в легион, сражавшийся под началом Домбровского. Этот польский революционер, приговоренный в России к смертной казни за участие в восстании шестьдесят третьего года, руководил обороной западных окраин Парижа, а его друг Валерий Врублевский, тоже русский смертник, оборонял юг.

«Да, в Нейи, кажется, жарко! — думала Луиза, пробираясь по перегороженным баррикадами и изрытым снарядами улицам. Канонада гремела по всему фронту. — Здесь я не буду чувствовать себя в мышеловке».

Она вздрагивала от негодования, вспоминая рассказ о зверском надругательстве версальцев над попавшей к ним в плен санитаркой федератов, о ее мученической гибели. О, как Луиза согласна с Теофилем: за смерть каждого пленного нужно расстреливать трех заложников, этих кровных врагов Коммуны — буржуа, попов и шпионов. «Вчера, — говорил Тео, — на заседании Коммуны опять до крика спорили о декрете пятого апреля. Но противники расстрела заложников твердят одно: «У Коммуны должны быть чистые руки! Мы не можем проливать кровь невинных, ведь заложники сами-то не проливали крови!» — «А монастырь Пикпюс забыли?! — крикнул Риго. — А Нотр-Дам-де-Виктуар? Это пострашнее, чем просто убийства!»