Ничего кроме правды

По выходным я нёсся, по уши затраханный, выступать с моими двадцатью пятью группами: Mayfair, Urvogel, Dacapo, Aorta. До рассвета мы играли хиты из Топ‑100: «Mississippi» Pussy Cat, Tony Christie с его «Is This Way to Amarillo?», в придачу к Smokie и Hot Chokolate. Я был столь же популярен, как Марианна Розенберг: хоть я и не выглядел, как она, но благодаря моему высокому голосу всё повторялось так: «Это может спеть только один человек, Дитер, теперь твоя очередь!» В качестве небольшой мотивационной опоры я получал 5 яблочных зёрнышек, которые мои слушатели кидали на мою шарманку, а потом следовал приказ: «Давай! Мы хотим услышать «Я такой же, как ты», сейчас же!». За выступление выходило 200 марок, иногда за выходные приходилось выступать по 3 раза. Я купил себе «Гольф» горчичного цвета, тогдашний писк моды. К тому же я смог позволить себе самую дорогую и клёвую шарманку, «А-100 Hammond».

В понедельник в 8 утра я снова сидел на лекции по статистике или высшей математике, в которой ни один человек никогда ничего не понимал, семестр был провален на 70 %. Но меня гнал вперёд страх, что мои старики на следующий день отправятся к Господу Богу играть на арфе, потому что они вкалывали, как ненормальные, не следя за собственным здоровьем. Мой отец уж пережил инфаркт, а мама постоянно лежала в клинике со своим кровообращением. Ни одного дня, когда у неё не кружилась бы голова. Она выглядела совершенно истощённой, весила всего–навсего 48 килограммов.

Я сразу понял, что у меня тоже ничего нет, не было больше и ежемесячной поддержки из Ольденбурга. Поэтому я вкалывал, как идиот, и учился каждую свободную минуту. Это ещё сильнее ухудшало и без того напряжённые отношения между мной и Энрике. Но я не понимал, что на кону стояли наши взаимоотношения.

Всего лишь три семестра спустя я закончил предварительное исследование и приступил к основному курсу и написанию дипломной работы: " Экономические методы и их применение в основах бухгалтерского учёта». Кроме того, я преследовал истинную цель моей жизни — стать музыкантом. Как ненормальный сочинял я песни и создавал демо. Всё происходило так: я брал телефонный справочник и отбивал такт по кухонному столу. При этом я включал четырёхступенчатый звукозаписывающий аппарат — так я создавал «базу», делал первый шаг. Потом я наслаивал моё пение, звуки моей шарманки и гитары. Всё это в виде кассеты я посылал в почтовом конверте в Гамбург, на Галлерштрассе 40. «Там находится музыкальное издательство» — как объяснил мне один из университетских товарищей, проходивший практику в издательстве — «можешь посылать туда свои кассеты». Уж он–то разбирался в этом. Четыре дня спустя конверты с убийственной точностью приходили назад с пометкой: «Благодарим за Вашу посылку. К сожалению, в настоящее время издание Ваших песен не представляется возможным».

Конечно же, мне было ясно, что они имели ввиду: «Понятия не имеем, куда бы мы могли деть этот мусор». Таким образом, я оставался единственным, кто знал, что мои песни так же хороши, как супер–хиты «Mammy Blue» Pop Tops и «Едет поезд в никуда» Кристиана Андерса. В то время они возглавляли чарты.

Конец моей великой любви

Я жил в моём собственном мире, зацикленный на моих собственных целях. И вдруг раздался удар грома: Энрике ждала ребёнка. Я, идиот, нарушил своё золотое королевское правило — всегда быть очень осторожным, в нужный момент задержать дыхание и решить какую–нибудь арифметическую задачу. Я хотел ребёнка. Энрике не хотела. «Помоги мне, Дитер» — требовала она. Я говорил: «Нет!». Однажды утром на нашем кухонном столе, за которым я отбивал такт и работал над карьерой, оказался листок. Там стояло: «Уехала в Голландию».

Я был бесконечно зол, глубоко задет, думал лишь: «Эй, да не может быть, чтобы она тебя любила, она даже не хочет ребёнка от тебя». Вместо того чтобы думать о ней, заботиться о ней, горевать, я только думал: «Ах ты, бедняга, тебя отвергли». Так я реагировал. Я ничего не понял, был занят всё время только собой. Я совершенно сходил с ума, вёл себя с ней отвратительно, так что однажды ей пришлось собрать вещички. «Пока, Дитер, поищи себе новую квартиру!» — сделала она вывод. Сегодня я понимаю, что Энрике приняла верное решение. Я сам был ещё ребёнком, а с малышом было бы совсем тяжко. В отличие от меня, она это ясно понимала. И сейчас, 30 лет спустя, я хочу ей сказать: Энрике, прости меня за то, что я был так слеп.

Это было тогда для меня как самая настоящая пропасть, и я упал на самое дно. Сильнее всего мне хотелось броситься вниз с Гёттингенской колокольни. Я снова и снова звонил ей, умоляя: «Позволь мне вернуться!» Я потерял женщину своей мечты.

Время лечит все раны, как говорится. Мне понадобились годы, чтобы забыть об Энрике. Но даже сейчас рана только покрылась тёмной коркой.