Ничего кроме правды

Когда началась телепередача, Донна, как суперзвезда, вышла на сцену первой под музыку и гром аплодисментов. Я, Дитер из Ольденбурга, спускался вторым. Заиграла мелодия, и я, гордый как павлин, спел «It's All Over». Имя песни должно было говорить, что худшее и впрямь позади, так сказать, «Over на пороге боли». Мои фанаты, я думаю, ожидали чего–то типа «Midnight Lady ля–ля–ля…», и теперь они спрашивали себя: «Что здесь делает Дитер с мамой Наддель?» Они, конечно, ни черта не знали о том, кто такая Донна Уорвик, не говоря уже о том уважении, которое я к ней питал. Когда мы закончили петь, не грянула никакая буря аплодисментов, раздались лишь вежливые хлопки. Чарты неделю спустя констатировали то, что я и без них знал: это никакой не суперхит, который мы рассчитывали получить, а всего лишь своего рода гусеница на 70 месте.

Ну вот, Дитер, ты и написал песню, в которой, кажется, нет ничего коммерческого, а потом она просто потонет, думал я.

Причём, мягко говоря, следовало бы признать: в том, что касается слов и звучания, моя песня оказалась абсолютной ерундой. И я решил никогда ничего больше не писать для ложи критиков. Отныне только для галёрки и партера.

14 ГЛАВА

Нино де Анджело или ещё немного сливок

Если бы порция спагетти с соусом лозанье могла петь, её звали бы Нино де Анжело: это нежное скольжение от верхних нот к нижним! Уютное, как грелка. Это чувство диапазона от высокого до низкого: высоко вверху звучание как у Bee Gees и совсем внизу нежное, подобострастное, объёмное. Всё это Нино. Всё это мне очень нравилось. Я уверен, если вскрыть этот пакет чувств ростом 1,69 метра, то где–то в области голосовых связок нашли бы маленького итальянского гондольера с Канале Гранде. Нужно знать, что при написании песни действует правило: ты, композитор, пишешь 100 %, певец оставляет из неё 80 %. А Нино? Он легко сделает 150! Он создан для такого композитора, как «Creme Double» Dr. Oetker: его умение добавляет песне ещё немного сливок.

«Пойдём! — предложил однажды Нино — Давай сходим в «Амфору»!» «Амфора» — это гадкий сарай типа кафешантана на Реппербане, пользовавшийся дурной славой. К тому же нужно знать, что в конце 80‑х Сан — Паули была совсем дикой. В то время туда не ездили экскурсии, бабули не устраивали там пикников. Тот, кто собирался заказать себе что–нибудь из выпивки, должен был рассчитывать на то, что его попробуют обокрасть прямо у стойки с пепельницами и стаканами солёной соломки.

Нино заказал 2 виски, что стоило, согласно карте напитков, 150 марок: «Пожалуйста! Ваше здоровье! — сказал бармен — С Вас 250 марок!» Нино, разумеется, заметил, что его хотят надуть. Но вместо того, чтобы возмутиться, он достал пятисотенную бумажку и протянул бармену.

«Скажи, Нино, ты не спятил? Что ты вытворяешь?» — недоумевал я.

Но Нино лишь свысока посмотрел на меня: «Да — сказал он — я хочу доказать этому официанту, что ему меня не одурачить. Пусть это пристыдит его».

А я: «Э, Нино, перестань, это у него, наверное, такой менталитет!»

Но он не дал сбить себя с толку: «Не, оставь, Дитер, он должен знать, с кем имеет дело».

Мы допили виски. Едва стаканы опустели: «Ещё два!» — угощал он. И хотя с финансами у него не всё шло гладко, он не давал себе труда платить точно по счёту: «Нино, ты идиот?» — спрашивал я. Но он отвечал только: «Нет, оставь, Дитер! Я заплачу!» Я думаю, ему нравился такой жест. Ему было необходимо чувство, что он никому ничем не обязан. Немного чокнутый — да таким уж Нино уродился, но таким он мне нравился.

«Знаешь, моя жена, Джудит, была у предсказателя!» — возвестил мне однажды Нино. В его работе как раз наблюдался застой. Его последний хит «Jenseits von Eden» («По ту сторону рая») давно пошёл ко дну. «Так вот, тот тип, он сказал Джудит: «Скоро твой муж найдёт клёвого человека. И вместе они создадут много новых песен» — Нино, шутя, встал передо мной на колени — Дитер! Если ты меня хоть раз в жизни возведёшь в чарты, я буду вечно тебе благодарен».

У меня как раз был готов саундтрек к «Rivalen der Reitbahn», просто шанс для Нино; я дал ему спеть «Samurai», так называлась эта песня. С ней он сразу, после шести лет забвения, вошёл в чарты, где и оставался 14 недель.

Судьба благоволила к новым проектам. В том же году, то бишь в 1989, меня с Ральфом Зигелем и Тони Гнедриком (Tony Hendrik), который занимался тогда Bad Boys Blue, пригласили спеть на полуфинале гран–при в Немецком театре в Мюнхене. Я вышел на старт со своим «спринтером» Снова моим исполнителем был Нино. Я при этом, так сказать, сбил его с толку, потому что несколько недель тому назад я с трудом внушил ему: «С этого момента ты поёшь только по–английски!» А теперь вновь пришёл к нему с немецкой песней. Но тогда правила были очень строги. Немец не мог петь на гран–при на чужом языке.