Ничего не бойся

Меня сбили с ног. Бобрики дружно работали по мне ногами… Помню ноги людей, они толпились и обходили нас… помню острую боль в груди, но крикнуть не успел, мне влепили ботинком в рот… было несколько вспышек, потом погрузился в бурю и мрак…

Потом был звон, кто-то раскачивал меня как колокол и я звенел. Но я не хотел звенеть, я хотел тишины, а вместо тишины слышался чей-то голос:

— … он без сознания… Отец, ты живой? Вроде живой…

Кому это он говорит? Кто отец? Где отец?!

— Очнулся. Да, отец, вид у тебя шикарный… За что ж тебя так раскрасили? поди ещё и бесплатно?

Это я отец. Ну да, отец, полковник, Василь Егорыч… Значит живой.

— Вставай отец, лето кончилось. Давай помогу.

Кто-то пахнущий пивом помог мне подняться. Тошнота и полный рот крови. Я сплюнул и сразу обнаружил отсутствие одного из передних зубов. Рядом кто-то шевелился, два тела, стоящие на коленях и упёртые лбами в бетонный забор. Я с удивлением узнал в них «бобриков». Они мычали.

— Эти ещё долго не встанут, — сказал мой пахнущий пивом ангел, — а тот кабан красномордый сбежал, как заяц. Тебе бы умыться, отец, тут колонка недалеко.

— Я знаю. Спасибо тебе…

— Сам-то дойдёшь?

— Дойду. Спасибо тебе, спасибо большое!

— Да ладно. Живи долго.

С каждым шагом я приходил в себя. Наступившая темнота помогала мне скрывать свою внешность и стыд перед встречными. Голова почти не болела, болело в груди и в правом боку. Свернув на знакомую улицу я вышел прямо к колонке, стоявшей в круге от фонаря. Умываясь, я обнаружил, что борода в нескольких местах отстала от кожи, клейкий слой её забился грязью и кровью. Я снял её и стал промывать под струёй воды.

— Василий Егорыч, что с вами?

Я поднял голову, это был Цимес. Он стоял вылупив глаза, совершенно огорошенный от увиденного.

— Что это с вами Василий Ег… — запнулся он. — Так это ты, Гнутый? Это ты-ы?!..

— Нет, это не я. Ну, чего уставился? Вали отсюда!

— Гнутый! Гнутый… Ну, ты даёшь!

Я отмыл бороду, но ей надо было ещё просохнуть, а вообще это был провал.

— Не понял, а где же Василий Егорыч-то? — домогался Цимес. — Это он значит куда-то делся, а может и помер, а ты значит заместо его, да?

— Да пошёл ты.

— Нет, погоди, постой… И ты, значит, живёшь за него с Аринкой… и никто не знает, что она это та, которую ты спасал. Но я-то знаю! Я помню, Гнутый, я всё помню. Значит ты для виду, как бы для всех нас ты — Василий Егорыч, а сам со своей Аринкой… Ну, вы молодцы, ребята, убрали старика, чтоб не мешал, и живёте себе потихоньку, ай-яй-яй…

— Замолчи, гад! — я нагнулся и схватил попавшуюся под руку палку.

Он отпрыгнул в сторону, но уходить и не думал.

— Ну, ты попался, Гнутый… на все сто попался! Я тебе всё припомню, артист поганый! На этот раз ты точно влип, по самую ботву, и все об этом узнают, Гнутый, все — по телевиденью, по радио, в газетах, на каждом углу! Все увидят, какой ты герой, герой-любовник!

— Иди, докладывай! Давай, беги скорей! Шавка…

Я шёл петляя по улицам, кипя от злости, но он не отставал. Куда я иду? Всё бессмысленно, всё потеряно! всё рухнуло! Что теперь будет с Аринкой, с моей девочкой? Как же я буду без неё? Как она будет без своего Папика? без меня? без наших вечеров, без наших разговоров, шуток…

— Нет, ну «сладкая парочка»! — блажил он сзади, — и какой скандал, вау! ну супер!..

— Ну, тогда уж и я кое-что открою про тебя пацанам! — вырвалось у меня.

Я сказал это просто так, со злости, абсолютно ничего не имея ввиду. Но он сразу замолк. Борода моя высохла, что с ней делать? Зачем же я иду туда? Я остановился, глядя на огни посёлка за переездом, куда же всё-таки мне идти? Кто мне скажет?!

— Слышь, Игнат? — он стоял в трёх шагах от меня, не решаясь подойти ближе.

— Чего тебе ещё? Ну, чего?!

— Я придумал, — сказал он покусывая губу, — я буду доить тебя.

— Чего, чего?

— Будешь отстёгивать мне за то, что я знаю про тебя. Тысячи полторы, раз в месяц в конвертике… и никто ничего не узнает.

— А на что мы жить будем? Мы же на пенсию его живём, недоумок.

— А родители на что?

— Всё, свободен.

— Ну, хорошо, — он покосился на палку, — пусть будет тысяча, согласен?

Боль в груди не унималась ни на минуту. Я посмотрел на бороду и сказал:

— Согласен.

— Всё забываю спросить, кто это вас так отделал, Василий Егорыч?

— Не твоё собачье дело.

— Окей. Так я приду завтра? часика в три? нет, с утра, к девяти?

— Чёрт с тобой.

Он больше не шёл за мной.

Я подходил к нашему дому, даже не пытаясь осознать всего, что случилось со мной сегодня. Светились окна, но на крыльце было темно, кто-то опять вывернул лампочку. Я знал, что она ждёт меня, и нечего думать о том, что будет дальше, я просто должен сейчас быть там, вместе с ней. Я нацепил свою бороду, подвигал бровями, прокашлялся, снова почувствовал себя Василь Егорычем, и позвонил. Пальчикова запричитала уже с порога:

— Ой! ой! Егорыч, да что ж это? Да как же это с тобой!

— Было дело.

— Ой, страх какой!..

— А ну цыц! Ещё раз ойкнешь, ноги твоей здесь больше не будет, ясно? — сказал я глухо. — Ты что, хочешь чтоб ей опять плохо стало? чтоб девчонка опять от приступов мучилась день и ночь?

— Всё, Егорыч, я поняла, я молчу.