Читаем Ничего себе Россия полностью

Ничего себе Россия

Он делает нечеловеческое человечным. Он улаживает невозможное. Он поселяет автора в избушки, кормит, сажает на поезда, дотягивает до цивилизации. Очаровательно-идиотический, комично-важный, анекдотический Гуськин создан Тэффи, как буфер внутри текста, чтоб отчаяние не залило душу, чтоб не взбунтовался разум, чтоб не дрогнули, не расплылись в крик, в черный плач формы вверенного ей русского слова!

В эмиграции Тэффи работала много и прекрасно. Эти люди приехали на чужбину - но в некотором смысле ведь и на родину. Созданный Петром мираж русской европейской цивилизованности нашел свой последний приют по месту обитания оригинала. В Париже Тэффи ждал ее родной брат Николай, генерал. Огромное число друзей и почитателей. Здесь ее даже подстерегало позднее (Тэффи за пятьдесят) личное счастье по имени Павел Тикстон, промышленник и джентльмен. Она становится его «гражданской женой» и счастлива с ним (он умер перед началом Второй мировой).

Женственность Тэффи, казалось, не имела изъянов. Всегда щеголявшая обновками и, как говорят, перед смертью попросившая пудреницу и зеркало, она обладала полным набором милых дамских пристрастий: драгоценности, духи, цветы, легкая мистика, кошки. И при этом - никаких «феминистских» наклонностей. Женщины Тэффи не хуже и не лучше мужчин, как русские не хуже и не лучше евреев, а собаки не хуже и не лучше кошек. Такие су щества, вот и все. В отличие от серьезных писательниц XIX-XX веков, которые служили большим идеям и подражали великим писателям, Тэффи не брала на себя никаких крупных долженствований, мученических страстей, обязательных служений. Она пришла в слово живая - в новой шляпке, с подслушанным вчера разговором и забавной историей, случившейся в прошлый вторник, с живым неугасимым интересом к людям.

Талант ее нисколько не слабел - взять хотя бы к примеру сборник «Ведьма» 1931 года, с исключительной, почти лесковской почвенной силой письма. Но с годами, конечно, нарастала грусть, печа-лование, душа. Какую-то дорогую сердцу музыку все труднее было найти и расслышать…

«Вывела голубка птенчиков и улетела. Ее поймали. Она снова улетела - видно, тосковала по родине. Бросила своего голубя… Бросила голубя и двух птенцов. Голубь стал сам греть их. Но было холодно, зима, а крылья у голубя короче, чем у голубки. Птенцы замерзли. Мы их выкинули. А голубь десять дней корму не ел, ослабел, упал с шеста. Утром нашли его на полу мертвым. Вот и все.

Вот и все? Ну, пойдемте спать.

Н-да, - сказал кто-то, зевая. - Это птица - насекомое, то есть я хотел сказать - низшее животное. Она же не может рассуждать и живет низшими инстинктами. Какими-то рефлексами. Их теперь ученые изучают, эти рефлексы, и будут всех лечить, и никакой любовной тоски, умирающих лебедей и безумных голубей не будет. Будут все, как Рокфеллеры, жевать шестьдесят раз, молчать и жить до ста лет. Правда - чудесно?»

Напоследок хочется сказать какую-нибудь глупость, вроде того, что книги Тэффи должны быть в библиотеке каждого читателя. Не знаю, зачем я это написала. Наверное, захотелось что-нибудь сморозить в духе какой-нибудь дамочки из рассказов Тэффи. Она смеялась над ними, потому что любила их, как родных. «На правах дуры съела полкоробки конфет». Это она так о себе…

Не скажешь - безоблачная жизнь. Потеря Родины, сложные отношения с детьми, благосостояние умеренное и постоянным трудом добываемое. И все же тянет и от жизни и от книг Тэффи неизменным теплом и светом, и веет надеждой: человек в женском образе возможен, и кто его знает, может, бывал Господь и женщиной на земле?

Да и не раз?