Ничего странного

Собрали всех, стали решать, что с ними делать, пока они ещё живы, потому как помрут сейчас, а судить за такое надо. Я плакала и ничего не могла сказать. Мне хотелось пойти на могилу к Девочке, но это далеко и опасно, и никто бы со мной туда не пошёл, а сама не найду. Поэтому я ничего и не сказала. Все кричали, очень сильно кричали, я и не помню такого, чтобы наши люди так кричали. Даже когда пришли волки, так не кричали, только ветоши пожгли много.

Пока решали, Найда отходить начала, и поэтому, послушав, кто что говорит, Егор постановил: добить обоих и пустить на еду – это, мол, будет справедливо. Вообще-то людоедство это плохо. Очень плохо. Убить – хорошо, убить – это правильно. Только надо тело куда-то деть, просто деть. Я точно знаю, что если поесть настоящей, убитой, а не от родов, человечины, то земля и корешки, и другую пишу спрячет. Хуже – только есть людей живьём… Все уставились на меня – что скажу. Но я промолчала и решила больше вообще не говорить. Никогда. Ни с кем. И не стала смотреть, как добивают Найду и Лёху, отвернулась и только услышала, как что-то захлюпало. Серые плиты, за которыми жили наши люди, качались, и небо плыло сильнее обычного. Я пошла к тому месту, где похоронена мать, но как обычно посидеть и поговорить с ней не могла, мне было страшно – за спиной людоеды. Примета – хуже некуда.

Не оборачиваясь, я покинула общину той же дорогой, какой шла тогда с Девочкой на руках. За спиною всё сильнее хлюпало, и плиты качались, издавая мерзкие звуки, а внутри плит кто-то шептался. Я улыбалась – красивыми красными точками под землёю светилась еда.

В ожидании Дульсинеи

«Ну когда же она придёт?» – мерил огромными шагами свою замусоренную квартирку на улице Кастанаевской Игорь Гранкин, одинокий мужчина, похожий на беспокойную капельницу. Вот уже пятнадцать лет он ждал, что в его расцарапанную кошками и подростками дверь постучится Прекрасная Дульсинея. Ворвётся, влетит, и его беспросветная жизнь расцветёт в ярком свете присутствия прекрасной Дамы.

Нельзя сказать, что она ни разу не приходила… Заявлялась примерно раз в неделю, а то и чаще, но всё время упорно отказывалась сбросить с лица, души и сердца леденящий морок. Это было пострашнее ветряных мельниц! Даже великан и все драконы мира не могли сравниться с угрозой, преградой и западнёй в одном лице, регулярно переступавший пыльный трухлявый порог. А потому Игорь горько рыдал, закрывшись в ванной, бессильно пытаясь постичь весь этот абсурд, пока она допивала коньяк, грызла кусок колбасы, шмонала по полочкам и ни с чем уходила, даже не потрудившись захлопнуть дверь.

Искусством своим она владела превосходно: как-то раз Игорь чуть было не поверил, что к нему действительно зашёл с бутылкой давнишний приятель Стёпка. Уже открыли, налили и выпили, и Гранкин хотел, как водится, рассказать о своём непутёвом жизненном пути… То, что мелькнуло в заплывших Стёпкиных глазах, нельзя было перепутать ни с чем – этот блеск, эту страсть. Но зачем, зачем она снова использует колдовство?! Дульсинея Тобольская? Подольская? Тамбовская… О, Тамбов!

– Зачем явилась ты в столь убогом и гнусном обличии, о прекраснейшая?

Степан и сам был нетрезв, а потому слова собутыльника на «белочку» списывать не стал. Без лишних разговоров треснул он Игоря бутылкой по голове и вышел вон, процедив сквозь гнилые редкие зубы: «У, пидор!»

Тело бессильно свалилось на пол, пороняв попутно предметы и потеряв сознание. В гулком чёрном провале бестолковая Игорева душа, скукожившись от ужаса, созерцала висящий в пустоте насмешливый бледный лик Дульсинеи. «За что?!» – молча вопрошал Игорь. Лик подёрнулся мелкой рябью. «За что же?!» – снова беззвучно взвыл бестелесный проситель, но ответа опять не последовало – он просто очнулся на своей кухне, среди бутылок, тараканов и крошечных, едва заметных, но всё же ясно мелькающих по углам человечков в нелепых шапочках. Это были гномы – с ними приходилось сражаться за неимением перебитых несколько веков назад великанов. Игорь даже не сомневался – именно из-за этих вечно суетящихся под ногами тварей бесконечно откладывается долгожданная его встреча с той, чей облик не укладывается в голове ни у одного из живущих. Эти гнусные мелкие создания превращали утончённый морок в жуткую пародию, мерзкий гротеск. Дульсинея не знала… Да, она точно всего не знала! Да как они посмели обманывать её!