1) Письмо Гоголя к брату из Рима в марте 1841 г.[1217]
Кон<стантину> Сер<гееви>чу было тогда ровно 24 года. Тогда именно стало у него слагаться целое страстное воззрение на Россию, народ, народность, её призвание и пр<очее>; но пристрастный ещё к германской философии, он пытался оправдать и объяснить смысл и назначение русского народа самим же Гегелем, – от чего впоследствии, конечно, отказался. Письмо Гоголя не было напечатано.2) Собственноручное стихотворение Конст<антина> Сер<геевича> Поэту-укротителю, именно Хомякову. Последний, умеряя восторженное отношение к русск<ому> народу своих молодых друзей, написал известные стихи в 1846 г.:
Конст<антин> Сер<геевич> возражал Хомякову стихами же в том же 1846 г.[1219]
, список которых, сделанный собственною рукою брата, я и препровождаю. Стихи же были напечатаны в Р<усском> Архиве.3) Записка Серг<ея> Тимоф<еевича> Аксакова в 1852 г. перед выпуском в свет его «Записок ружейного охотника». К кому эта записка – не знаю. Любопытно, что этот эпиграф пропущен цензурою не был (он был напечатан уже после смерти автора) и не пропущен из-за слова «чудотворец»!
В этой записке упоминают обо мне и о сборнике, изданном мною в 1852 г.[1220]
Записка писана в конце апреля почти м<еся>ц<а> через два после кончины Гоголя.Глубокоуважаемый Фёдор Михайлович.
Дошла «Мачеха» в свой черёд и до меня. Но она таких почтенных размеров, что ко мне и в двери не лезет. Слишком велика. Впрочем, не вытолкну её, не ознакомясь с нею, а для этого нужно время. Та же самая Пелагея Егоровна Гусева прислала ко мне послание в стихах и при нём поэму, переложение в стихах какого-то рассказа из Четьи Минеи. Она, кажется, шутить не любит. Это без поощрения! А что же будет после поощрения?![1221]
Подписка на «Русь» идёт отлично[1222]
. К 15 ноября у меня будет до 2000 подп<исчиков>, теперь уже около этого, адресы некоторых записаны в [Конторе], да вперёд заказано для розничной торговли также 2000. А настоящий сезон для подписки только что начинается. Всё выручает провинция. На 100 человек 75 – из губерний! В столицах сравнительно немного. Так как большинство подписчиков сопровождает свою подписку письмами с выражениями сочувствия, то из писем можно видеть, что газету приветствуют как зарю эмансипации здравого русского смысла и русского чувства, угнетённого, пристыженного; забитого модным и наглым доктринёрством. В числе многих был у меня на днях один юноша, недавно кончивший кандидатом университетский курс, – искал работы при газете. Наружность его мне понравилась, я и попросил его показать мне какие-либо свои работы. – Есть, говорит, для себя писанные критические заметки на «Братьев Карамазовых». – Принесите. – Принёс он мне, стал читать (недурно, но ведь и задача не по летам, а требует глубокого внутреннего опыта жизни). Стал читать, да вдруг покраснел и запнулся. – Вы меня извините, говорит, ведь это я писал для себя. – Так что же? – Да тут вот, видите, следует текст из послания Ап<остола> Павла… – Ну что же? – Да ведь этого ни в одной редакции прочесть нельзя!Но я заговорился и прерываю письмо. С величайшим интересом ожидаю Вашего «Дневника»[1223]
. Моя газета, разумеется, будет Вам высылаться. Подписка идёт очень хорошо. По крайней мере я уже теперь могу считать газету обеспеченной, т. е. не будет в убыток. По всей вероятности, ожидают большего, и ожидания будут несколько обмануты. Собственно мне принадлежат в 1 № статьи передовая и политическое обозрение. Передовая слишком тяжеловесна и потому вряд ли понравится. Прощайте, крепко жму Вашу руку.Уж сколько завалялось у меня начатых и недоконченных к Вам писем, глубокоуважаемый Фёдор Михайлович!