Ничто

Герда заплакала и заявила, что расскажет про Большого Ханса. Как же я хохотала, говоря, что это вранье и форс-мажор. От этого Герда зарыдала еще сильнее и сказала, что я худший на земле человек. Она никак не могла успокоиться и прорыдала два часа, и я уже начала жалеть, думая, что, возможно, Герда права. Но затем посмотрела на свои зеленые босоножки на танкетке, стоявшие наверху кучи, и не сдалась.

Мы с Рикке-Урсулой тут же отправились за Малюткой Оскаром вместе с Гердой, чтобы у той не было шанса отвертеться.

Папа Герды жил в одном из новых кирпичных — по крайней мере, облицованных кирпичом поверх бетона — серо-коричневых таунхаусов, во всех комнатах которого были большие, легко открывающиеся окна. Дом находился на другом конце Тэринга, где совсем недавно простирались луга, на которых паслись серо-коричневые овцы. Нам пришлось проделать долгий и утомительный путь на другой конец города, но большие окна оказались нам на руку. Папа Герды был дома, и Малютку Оскара пришлось выносить тайком. Рикке-Урсула пошла в комнату Герды, а я осталась снаружи, забрала хомячка и запихнула его в специально для этого раздобытую старую ржавую клетку. Сама Герда просто стояла в углу комнаты и всхлипывала, не желая ни в чем участвовать.

— Да умолкни ты, — в конце концов не выдержала я, так как не могла уже слышать ее плач. — Или в куче окажется мертвый хомяк!

Это не заставило Герду прекратить скулеж, но, по крайней мере, она его немного приглушила, так что стало терпимо. А потом вышла из дома, не вызвав у папы подозрений.

Малютка Оскар был белым с коричневыми пятнышками, а когда он шевелил усиками, в общем-то выглядел довольно милым, и я испытала огромное облегчение оттого, что не придется его убивать. Зато клетка оказалась тяжелой и громоздкой, а дорога до заброшенной лесопилки — долгой. Нужно было взять у Благочестивого Кая напрокат газетную тележку. Но мы не взяли, поэтому несли клетку по очереди. Герда тоже: почему бы ей тоже не ощутить боль в плечах, которую терпели мы с Рикке-Урсулой. До поля с лесопилкой мы добирались миллион лет, Малютка Оскар пищал всю дорогу, словно я на самом деле собиралась его прикончить, но в конце концов мы оказались на месте и поставили клетку с хомячком в полутьму лесопилки.

Герде разрешили положить на дно клетки немного старых опилок, и после того как она дала Малютке Оскару хомячкового корма и чистой воды, я залезла на стремянку и водрузила клетку на самый верх кучи.

Спустившись, я слегка отодвинула стремянку и с восторгом посмотрела на кучу, вершину которой чуть кособоко венчала, словно звезда, клетка. И тут я заметила, насколько тихо стало на лесопилке.

Тихо. Еще тише. Совсем тихо.

Так тихо, что я вдруг обратила внимание, насколько большой и пустой была лесопилка, сколько трещин и щелей зияло в цементном полу, проглядывавшем сквозь слой грязных опилок, насколько плотно паутина опутывала все балки и перекладины, сколько прорех было в крыше и как мало стекол уцелело. Я огляделась по сторонам, там и сям, а потом посмотрела на одноклассников.

Они так и стояли, безмолвно таращась на клетку.

Малютка Оскар словно сотворил с кучей смысла что-то такое, чего не удалось ни моим зеленым босоножкам, ни удочке Себастьяна, ни футбольному мячу Ричарда. Меня распирало от гордости за мою идею, поэтому довольно прохладная реакция остальных меня задела.

Пришел на помощь Оле.

— Вот теперь реально появился смысл! — воскликнул он, переводя взгляд с Малютки Оскара на меня.

— Пьеру Антону вряд ли будет чем крыть, — добавил Большой Ханс, и никто не возразил.

Мне пришлось постараться, чтобы не покраснеть от гордости.

Время было позднее, и большинство из нас уже ждали дома к ужину. Мы бросили последний восторженный взгляд на нашу вздымающуюся кучу, Софи выключила свет и закрыла за нами дверь. Ян-Йохан повесил замок, и мы заторопились по домам в разных направлениях.

Настал черед Герды.

VII

Герда не была особенно изобретательной и лишь сказала, что Майкен должна отдать свой телескоп. Мы все знали, что Майкен два года копила на телескоп и смотрела в него каждый безоблачный вечер, так как собиралась стать астрофизиком, но все равно он не был для нее так уж значим.

Майкен подошла к делу более творчески.

Ни секунды не раздумывая, она посмотрела прямо на Фредерика и сказала:

— Даннеброг[1].

Фредерик как будто стал меньше и тоньше, он тут же покраснел и энергично затряс головой.

У Фредерика были каштановые волосы и карие глаза, и ходил он всегда в белой рубашке и синих брюках со стрелками — другие парни изо всех сил стараются избавиться от таких. Как и родители, которые были женаты, а не разведены, и даже не собирались разводиться, Фредерик верил в Данию, королевский дом и не играл с Хуссейном.

Даннеброг опустился с небес в тысяча двести каком-то году, чтобы, как утверждал Фредерик, помочь датскому королю победить врага в Латвии[2]. На вопрос, что датский король делал в Латвии, Фредерик ответить не мог, но даже если бы мог, это вряд ли бы ему помогло.

Мы плевать хотели и на короля, и на Латвию и завопили: