Никаких принцев!

И только сейчас — с ума сойти, но да, только сейчас — я замечаю, что мои руки на его плечах не покрыты бородавками, как раньше, не зеленые и без перепонок. Что это очень красивые руки с узкими музыкальными пальцами и аккуратными розовыми ноготками.

И на одном из пальцев сверкает кольцо Ромиона…

— Виола, — сглотнув, тихо говорит Дамиан, касаясь носом моего носа. Мы все еще очень близко. — Я хочу, чтобы ты знала: красота — это не важно. Для меня — точно не важно. Я люблю тебя любой. Ты прекрасна. По-настоящему прекрасна. Я раньше не знал насколько. Я раньше… Тебя не понимал. Сейчас… — Он нежно убирает мои руки со своих плеч. Потом целует — каждый пальчик. — Поверь мне. Пожалуйста. Я люблю тебя. И хочу, чтобы все, даже те, кто тебя не знает, кто слеп и не замечает очевидного, видели, насколько ты великолепна.

Я смотрю, как он уходит, исчезает в портале, не в силах не только остановить его, но даже позвать.

В ответ на меня смотрит отражение из зеркала на платяном шкафу: я краше, чем была. Не знаю как, но я действительно и сама сейчас вижу: я великолепна. По крайней мере, внешне. Раз в десять лучше, чем раньше. Раз в десять лучше даже, чем Роз.

И впервые, когда солнце садится, я не сияю.

Только кольцо на моей руке сверкает в отсветах последних закатных лучей. Господи, что… что же теперь делать?

— Жабенок? — Я не замечаю даже, как возвращается папа. — Жабенок, ты здесь? Ты рано и…

И он стоит, глядя на меня, очарованный, глупо улыбающийся. Наверное, так теперь будут на меня реагировать все мужчины. Даже папа.

— Жабенок, ты прекрасна.

Я знаю. Я была прекрасна. Я всегда была прекрасна. Как я сама в это не верила?

Глава 15,

в которой я объявляю, что уже взрослая и сама знаю, как мне дальше жить (но все равно все решают за меня)

Хорошо, что я настояла, чтобы Ромион не приходил: папа так разозлился, когда я ему все рассказала! (От папы у меня секретов нет — он слишком хорошо меня знает, и что-либо скрывать от него бессмысленно; к тому же очень сложно скрыть помолвочное кольцо на пальце.)

И да, эту ночь у нас дома не спит никто.

— Я думал, ты уже взрослая! — восклицает папа, наворачивая который уже круг от стола к холодильнику. На столе торжественно выставлен коньяк и в блюдечке — нарезанный ломтиками лимон. Знак глубокого папиного смятения: только в очень расстроенных чувствах он снисходит до коньяка.

— Па-а-ап, но я правда взрослая, мне уже шестнадцать, — всхлипываю я и давлюсь лимоном. Коньяк мне нельзя, а больше на столе ничего нет. Шоколад в доме кончился еще три часа назад.

— Ноги твоей сестры в этом доме не будет! — отзывается папа. — Взрослая? Как ты умудрилась?! Один парень тебя расколдовывает, а второй на тебе женится! Да чем вы там занимались?!

— Па-а-ап, ну я же рассказала… Так получилось… Не зна-а-ала я!

Папа останавливается у стола, тоскливо смотрит, как последний ломтик лимона исчезает у меня во рту.

— Так. Кто из них завтра явится тебя забирать?

— Дамиан…

— Это который? Который женится или который поцеловал?

— Который поцеловал.

— Отлично! — Папа пытается выпить пустую рюмку. Потом трясет ею и удивленно изучает девственно чистое дно. — Вот с ним и поговорю.

Мне заранее очень жаль Дамиана.

— А потом, — продолжает папа, — ты останешься дома и поступишь в Бауманку.

— Почему? — изумляюсь я.

— Потому что я там учился. И потому, что там мальчики хорошие, серьезные. И выбор больше. А тебе теперь хоть в парандже ходи.

— Ну, пап, если ты хочешь найти мне жениха, то это вряд ли будет сложно — вон сколько у тебя друзей с сыновьями, — саркастично усмехаюсь я, а папа хмыкает.

— Нет уж. Этим… я своего жабенка не отдам. Ты найдешь себе в Бауманке милого скромного парня с отличной зачеткой…

— Папа! Я люблю Дамиана!

— Ну-ну. И этого, второго, ты, похоже, тоже любишь.

— Люблю… Но он гад!

— А ты вся в отца! Тебе рассказать, как я ослом был? Во всех смыслах.

— Да ты уже рассказывал… Но пап! Я не могу не выйти замуж за Ромиона, он тогда королем не станет и…

— А вот это уже его проблемы. Ты. Остаешься. Дома. И у тебя год, чтобы исправить тройку по математике и поступить в Бауманку, дочь.

— Или что? — мрачно интересуюсь я.

Папа задумывается, потом ловит мой взгляд и морщится.

— Не беспокойся, я придумаю тебе санкции. Чуть-чуть отдохну и придумаю.

— Ну-ну. — Потому что на самом деле вряд ли он сможет придумать что-то, чем мог бы на меня действительно надавить. Хотя…

— Будешь ездить со мной на охоту, то есть на дачу к…

— Па-а-ап, а женихов от меня ты метлой отгонять станешь? — усмехаюсь я.

— Твой язычок с этим сам неплохо справится, — неуверенно говорит папа, но уже мгновение спустя снова ловит мой взгляд и категорично объявляет: — Но в тот мир ты больше ни ногой!

— Пап, но так ведь нельзя, я же обещала…

— Вот-вот, ты бы без папиного догляда даже замуж вышла! А кто свадьбу оплачивает?

— Ромион, конечно, — отвечаю я. И да, похоже, для папы это аргумент. Но не слишком сильный.