Никита Хрущев

На самом деле я затрачивал на копирование значительно меньше времени, переписывая на максимальной скорости и одновременно на обе звуковые дорожки. Это приводило к ухудшению качества записи, текст распадался на фрагменты, но тогда мне и в голову не приходило заботиться о таких "мелочах".

Продолжая разговор, Расщепов полюбопытствовал, не мог ли снять копию кто-либо из домашних?

- Исключается, - категорически ответил я.

Тогда Расщепов осведомился, не мог ли снять копию Никита Сергеевич.

- Не знаю, - пожал я плечами. - Это его дело. Я таких вопросов ему никогда не задавал.

На этом мы расстались.

На следующий день Вадим рассказал мне, что, как только за мной закрылась дверь, в квартиру ввалился незнакомец, представился Владимиром Васильевичем, показал удостоверение и... увез его в КГБ. Возились с ним долго. Спрашивали, кто видел и читал мемуары. Где они хранились? И так много часов подряд.

- Ну и втянул же ты меня в историю, - беззлобно ворчал Трунин. - Ничего они тебе не отдадут, помяни мое слово.

В связи с мемуарами Титов с Расщеповым вызывали к себе очень многих людей. Допросы, видимо, длились не одну неделю. Причем порой людей, вообще мне незнакомых. К примеру, кинорежиссера Андрея Смирнова: на свою голову он сдал квартиру Трунину и теперь влип в это дело. У моего друга Барабошкина выясняли и обо мне, и о магнитофонах. Были и другие известные и, наверное, по сей день неизвестные мне участники этой операции.

Раду и Аджубея не трогали. Их лояльность, очевидно, сомнений не вызывала. В своих воспоминаниях Алексей Иванович вскользь касается вопросов, связанных с написанием и опубликованием мемуаров отца. Он отмечает, что лично этой работой не занимался, как были опубликованы мемуары - не знает и выражает надежду, что со временем найдется ответ на этот вопрос.

Как мог, я постарался на него ответить...

Отец все еще лежал в больнице и ничего не знал о разыгравшихся бурных событиях. Посещал я его так же регулярно, стараясь, чтобы внешне ничего не изменилось; разве что перестал подробно рассказывать о работе над мемуарами. Врать не хотелось, ведь скоро надо будет ему обо всем доложить. Сам отец вопросов о рукописи мне не задавал. Тем врменем дела его шли на поправку.

Я периодически позванивал Расщепову по поводу своей магнитофонной пленки. Наконец во второй половине августа Евгений Михайлович сказал, чтобы я приехал: он готов вернуть пленку. Кроме того, со мной выразил желание поговорить Виктор Николаевич.

В эти дни отец готовился к выходу из больницы. Уже был назначен срок выписки - через полторы-две недели. В санаторий на реабилитацию он ехать отказался. Сказал, что лучше чувствовать себя будет на даче. О происшедшем я ему все еще не говорил. Решил рассказать по его возвращении в Петрово-Дальнее. Внутренне мне всеми силами хотелось оттянуть неприятный и тяжелый разговор.

Итак, я снова в здании, успевшем стать мне таким знакомым. И вот мы уже с Евгением Михайловичем поднялись к Титову. Виктор Николаевич любезно поздоровался, вынул из сейфа мою бобину в серой пластмассовой коробочке, но не отдал ее мне, сказав, что мою запись прослушали и она показалась им очень интересной и живой. Очевидно, диктовалась она по горячим следам?

Я кивнул. Виктор Николаевич предположил, что мои тогдашние чувства предопределили очень резкие и не совсем правильные оценки. Наверное, сейчас, когда прошло время, я более объективно оцениваю происходившие тогда события.

Я промолчал, пожав плечами.

- Мы вернем вам пленку, - улыбнулся Виктор Николаевич, - но давайте запись при вас, не выходя из кабинета, сотрем.

Возражать, понятно, не имело смысла. А кроме того, я смогу восстановить ее слово в слово.

Как бы прочитав мои мысли, Титов продолжил:

- Вы, конечно, можете восстановить эту запись, но мы рассчитываем на ваше благоразумие.

В кабинет зашел Владимир Васильевич. В руках у него был какой-то громоздкий аппарат серого цвета, явная самоделка. Включили шнур в розетку, аппарат загудел. Владимир Васильевич поводил им над бобиной и протянул ее мне. Операция закончилась. По замыслу "хирургов", очевидно, следовало, что память уничтожена, а значит, и эти события не происходили. Что-то вроде магнитофонной лоботомии*. И все-таки стертую запись было очень жаль. Исчезла как бы частица меня самого. Конечно, я восстановлю ее, но новая запись, несомненно, будет в каких-то деталях отличаться от прежней.

- Ну вот и хорошо, - опять улыбнулся Виктор Николаевич, - забирайте свою пленку. Как видите, мы всегда точно выполняем свои обещания.

Он был явно доволен спектаклем. Но я не торопился покидать этот "гостеприимный" кабинет.

- За пленку спасибо, - начал я, - но вы запамятовали еще об одном вашем обещании.

Виктор Николаевич недоуменно поднял на меня глаза.