Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения

1. Что предполагается делать, если:

а) наследники Н. С. Хрущева откажутся сотрудничать или в) наследники выдвинут неприемлемые условия? Не ясно.

2. Вопрос о праве ЦК (или архива) на мемуары Н. С. Хрущева сложнее, чем подан в записке. Записки и рукописи изъяты в административном порядке, и судебного решения, меняющего статус собственности, нет. Юридически при жизни таковыми оставался автор, после его смерти — наследники. Существовавший прежде порядок права не создавал и не избавляет ЦК от возможных осложнений.

В. Фалин 12 сентября 1990 года.

В ответ Дегтярев и Соловьев 19 сентября 1990 года предлагают вступить в переговоры с наследниками Н. С. Хрущева и выработать приемлемое для всех решение.

Пока тянулась вся эта бюрократически-идеологическая канитель, я продолжал работать над книгой, с дачи выбирался только в случае крайней необходимости. В начале октября 1989 года «Пенсионер союзного значения» (так я ее назвал с подачи Кости Смирнова) обрел окончательный вид, а в моей голове уже складывался план новой книги — о ракетах, о взаимоотношениях отца с руководителями западных держав, в первую с американскими президентами Дуайтом Эйзенхауэром и Джоном Кеннеди, о том, как ему удалось принудить США признать Советский Союз равной себе сверхдержавой.

Параллельно с работой над книгой, я принял участие в международной конференции посвященной истории Карибского кризиса, происшедшего в октябре 1962 года. С согласия ЦК меня пригласил на конференцию академик Евгений Максимович Примаков, в то время академик-секретарь отделения Мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР. Мероприятие проходило под его эгидой, и он определял круг участников с советской стороны. Впервые с 1964 года, с момента отстранения отца от власти, мне предстояло сесть за один стол с его бывшими соратниками, а потом недоброжелателями. Я очень волновался. Но я и предположить не мог, что с этой конференции начнутся перемены во всей моей жизни.

Изучением обстоятельств Карибского или, как его называют в США, Кубинского ракетного кризиса за пару лет до московской конференции занялся американский профессор Джеймс Блайт. Он попытался собрать вместе участников событий 1962 года из США, СССР и Кубы, столкнуть их лбами, устроить «перекрестный допрос» и так докопаться до истины, понять, что же на самом деле произошло в те октябрьские дни и, главное, почему. Американцы откликнулись охотно. Из Советского Союза на первую встречу приехали люди проверенные, но о кризисе знавшие только понаслышке. Кубинцы приглашение проигнорировали.

При Брежневе у нас о Карибском кризисе не вспоминали, фамилия Хрущева находилась под запретом, а как можно говорить о кризисе, не упоминая о нем? Вот и молчали. Теперь, в период провозглашенной Горбачевым гласности, Примаков предложил принять конференцию в Москве. ЦК согласился, утвердил состав участников с советской стороны. Кубинцы тоже пообещали приехать.

В последних числах января1989 года собрались в беломраморном Доме приемов, кажется, профсоюзов, в самом конце Ленинского проспекта. К тому времени таких роскошных мест сборищ высокого начальства в Москве расплодилось множество. Как проходили заседания, я описывать не буду, конференция как конференция. Упомяну только несколько эпизодов.

В перерыве между заседаниями меня отозвал в сторону бывший министр иностранных дел Громыко, завел в какой-то служебный коридор и, оглядываясь на следовавшего за ним повсюду охранника (он ему полагался как отставному члену Политбюро ЦК), понизив голос почти до шепота, стал рассказывать, как в мае 1962 года, когда он вместе с отцом летел из Болгарии в Москву, тот сказал ему первому об идее послать баллистические ракеты средней дальности Р-12 и Р-14 на Кубу, чтобы тем самым предупредить американцев о серьезности наших намерений уберечь Кастро от их неминуемого вторжения. Андрей Андреевич сказал, что сообщает об этом только мне, а на конференции промолчит. И промолчал. Я не понял почему, но тоже пообещал сохранить тайну.