Никита Хрущев. Реформатор

К поездке отец готовился на даче в Крыму, потом на Пицунде, в окружении помощников, мидовцев и прочих экспертов. После двух дней совещаний к нему отрядили ходоков: Аджубея с Громыко. Алексей Иванович, краснобай, способный заболтать кого угодно, Громыко — эксперт-американист, человек, знающий Америку не понаслышке. Разговор они затеяли во время утренней прогулки до завтрака в моем присутствии. Завел разговор Алексей Иванович, что в США поверх официальной оплаты принято совать доллары всем, от швейцара до управляющего гостиницы, кому доллар, а кому и десятку, даже в туалет там за так не зайдешь. А если приспичит? Без карманных денег мы только дискредитируем советских людей. Громыко кивал головой и басовито поддакивал. Разговор возымел действие, и отец распорядился раскошелиться, но только «на туалет».

Вот эти, «туалетные» деньги я и хотел растранжирить на бабочек. Мистер Глантц показывал мне бабочек из Южной Америки, Африки, Азии и даже Австралии и каждый раз спрашивал: «Нравится?» Совершенно подавленный представшим передо мной великолепием, я только кивал в ответ, и он откладывал отобранный экземпляр. Я смотрел на них и пытался представить себе, сколько может стоить одна бабочка? Двадцать центов? Пятьдесят? Или целый доллар? По моим финансам, доллар — серьезная сумма.

— Конечно, не доллар, — успокаивал я себя. — Как бабочка, даже такая красивая, может стоить целый доллар?

Кучка аккуратных треугольных бумажных пакетиков с бабочками внутри тем временем росла, а я еще не увидел наяву главного — поразившей меня в журнале «Америка», роскошной зеленовато-желтоватой павлиноглазки-сатурнии с пятнадцатисантиметровыми хвостами-шпорами на задних крыльях. Проявив инициативу, я ткнул пальцем в картинку (журнал я прихватил с собой), мистер Глантц, чуть замешкавшись, сказал, что у него более миллиона бабочек и поиск порой занимает много времени. Я, чувствуя себя состоятельным покупателем, ответил, что готов подождать.

Мистер Глантц вздохнул и скрылся за дверью. Ждать не пришлось, через минуту он вернулся с бабочкой, она оказалась родом с Мадагаскара. Моему восторгу не было границ, за такую павлиноглазку я, не колеблясь, выложил бы даже пять долларов. Тут у меня мелькнула тревожная мысль: «А вдруг денег не хватит? Позора не оберешься».

— Спасибо, — наконец произнес я сдавленно. — Сколько с меня? Мистер Глантц объяснил, что платить не надо, всю кучку «моих» бабочек он дарит мне в знак дружбы. Я поупрямился, но не очень, для вежливости, и согласился. Тут стало понятно нежелание хозяина разыскивать мадагаскарскую красавицу, она стоила дорого. Сколько? Я и по сей день не знаю.

Настала пора уезжать. Тем временем толпа ожидавших нас за дверью журналистов заметно увеличилась. Пока мы прощались, многочисленные фото-, кино-и телекамеры снимали нас с мистером Глантцем в различных ракурсах. О подобной рекламе мистер Глантц и не мечтал. Фотографии его магазина на следующий день появились во всех телевизионных выпусках новостей и в газетах, даже в «Нью-Йорк Таймс».

Расставались мы друзьями, договорились поддерживать связь. Мистера Глантца интересовали эндемики Крыма, Кавказа, Прибалтики, пусть порой и невзрачные, но уникальные.

По возвращении в Москву я отправил в Бруклин первую коробочку с крымскими бабочками. Доверить ее столь ценное, а главное, хрупкое содержимое почте я не решился. На таможнях, нашей и американской, все изломают, сухие бабочки превратятся в труху. Выручил меня Громыко, он не только взялся переслать все диппочтой, но и поручил кому-то в Нью-Йорке передать моих бабочек мистеру Глантцу из рук в руки.

Тут возникли затруднения. После отъезда отца Бруклин вновь закрыли для советских людей. Консульству пришлось запрашивать у Государственного департамента специальное разрешение. Разрешение дали на один раз. О посылке «из Кремля» мистеру Глантцу сообщили газеты. Благодаря нашим контактам он становился знаменитым. В ответ я получил по почте еще один ящичек с тропическими бабочками. На углу каждого конвертика стояла цена — не выше полудоллара. По тем временам, когда машина стоила около тысячи, приличные деньги.

Так же, через Громыко, я отправил Глантцу еще несколько посылок. Каждый раз, чтобы доставить их на место в Бруклин, требовалось разовое разрешение Госдепа. Американцам это надоело, и они открыли этот район Бруклина для посещений, но тут же закрыли какой-то другой. Дело было не в секретах, а в дипломатической взаимности. В Москве американцев не пускали, скажем, на шоссе Энтузиастов с секретными институтами и заводами по обеим сторонам, а от нас закрывали Бруклин и Бронкс, иногда тоже секретный район, а порой просто из принципа.

К моему сожалению, через пару лет наш обмен сошел на нет. «Посылки из Кремля» американскую прессу занимали все меньше, а вместе с ней терял ко мне интерес и мистер Глантц. Наша связь прекратилась.