Никоарэ Подкова

Они подождали, прислушиваясь к дробному топоту: "детушек" загоняли по тайникам. Потом стукнул засов, отворилась калитка. Показалась старуха огромного роста с провалившимся ртом и крючковатым носом, почти сходившимся с подбородком. Она поклонилась гостям, пропустила их вперед. На крыльце, к которому вели две ступеньки, стояла, выпрямив стан, матушка Олимпиада в серой одежде и черном платке. Была она сухощавая, тонкая, круглые ее глаза смотрели на людей пристально; солнце ярко освещало ее старческое, но все еще красивое лицо.

- Я сразу узнала тебя, крестник Йоргу, по шуткам твоим, - промолвила она, вдруг улыбнувшись, и дьяк, услышав ее смягчившийся голос и увидев ее белозубую улыбку, почувствовал, как доходит до самого его сердца роса благочестия.

Йоргу поцеловал протянутую белую тонкую руку своей крестной. Дьяк, хоть и не был крестником, поступил так же, вдохнув при этом аромат базилика.

- Это, матушка, Раду Сулицэ, дьяк.

- Пусть пребывает во здравии. Скажи мне, Йоргу, для какой надобности вы хотите везти меня на телеге мазыла? Лечить страданья тела или души? Мазыл, как я слышала, здоров. Стало быть, ради приезжего, ради господина сего дьяка?

- Верно, крестная. И хотим тебя просить не медля отправиться с нами. Больной дожидается тебя в доме мазыла.

Матушка Олимпиада вдруг исчезла, словно проглотил ее полумрак, темневший за открытой дверью ее кельи.

Дьяк, не видя ее, удивился.

- Пошла к себе захватить все, что потребно для врачевания ран, в сем деле она великая искусница, - пояснил Йоргу.

- Отчего ты называешь ее "Святой Пятницей"? - шепнул дьяк.

- По пятницам матушка постится и ходит молиться в церковь в Филипены, к надгробной плите, под которой покоится ее муж, отец Дионисий.

Матушка Олимпиада появилась из сумрака так же внезапно, как и исчезла; в плетеной корзиночке, надетой на левую руку, было у нее все необходимое для врачевания. Указательным пальцем подала она знак своей ученице. Грузная Сафта, не вымолвив ни слова, послушно перегнулась в поясном поклоне.

"Собачка с железными зубами и стальными клыками" выставила острую мордочку из какого-то закоулка и повела носом в сторону приезжих.

Они вышли. Калитка захлопнулась за ними, звякнула щеколда. Каждый занял свое место в телеге; как только лошади тронулись, в низине показались люди и долго провожали телегу взглядами.

"Это матушкина стража", - удовлетворенно подумал Дьяк Раду.

Быстро помчались по проселку. Суслик, собиравший зерно в свой подземный амбар, перебежал им дорогу, иволга со свистом пролетела к садам; за Молдовой невдалеке виднелись кодры. Наконец прибыли во двор мазыла.

Перед врачевательницей отворялись все двери. Неслышно ступая в мягких остроносых сафьяновых башмачках, матушка Олимпиада подошла к постели Никоарэ. Тут она остановилась. Пристально взглянула в глаза больного. Глаза эти ждали ее, светясь тускло, словно гладь разлива в хмурый день. Матушка Олимпиада улыбнулась больному, а зоркий ее взгляд молнией метнулся к правой руке Никоарэ, покоившейся на пушистом покрывале, которым он был укрыт по самую грудь. На мизинце она приметила золотой перстень с печаткой, изображавшей зубра [зубр - эмблема Молдовского княжества]. У изголовья на полу лежало седло с серебряными луками. Тут же, рядом с княжеской кладью, дед Петря и Младыш положили черную, крепко завязанную тесемками кожаную суму, похожую на крестьянский кошель, но куда вместительнее. Никто не знал, что в ней лежит, однако матушка Олимпиада, мгновенно перебрав в уме множество догадок, решила, что в суме хранится военная казна Иона Водэ, павшего от руки убийцы; его светлость усопший государь передал ее своему брату по матери. Может статься, что там спрятан и шелковый мешочек с изумрудами и рубинами, при помощи которых Иону Водэ удавалось, меняя камни на деньги, покрывать расходы на содержание своего войска.

Врачевательница скрестила руки на груди и поклонилась. Потом, обхватив своими тонкими пальцами большую руку Никоарэ, подняла ее и, приложившись сухими губами к изображению зубра, осторожно опустила руку больного. Обнаживши грудь Никоарэ, она нащупала трехдневной давности повязку, наложенную на рану в левом боку.

Больной вздрогнул, закрыл глаза. Видимо, движения врачевательницы причиняли ему невыносимые страдания.

По установленному порядку, подошла к ней старая хозяйка дома; она несла с помощью своей внучки Илинки и жены управителя низкий трехногий столик, покрытый только что отрезанным от куска полотном. На столике дымился глиняный горшок с только что прокипяченой ключевой водой. Рядом с горшком выстроились, словно его детеныши, три маленьких горшочка, такие же новенькие, как родитель, и тоже необливные.

Помощницы отошли немного в сторону, стараясь не глядеть за порог, в сени, где собрались мазыл, дед Гынжу, Александру и дьяк Раду.