Никола зимний

Лилька нежилась на солнце и любовалась природой. Охапка пыльного, просушенного сена грела спину, румяные, как яблоки, листья осин – глаза и душу, даже бабы из бригады излучали ленивое густое тепло. Далекое голубое небо казалось ей теплым утренним озером, и легкие редкие облака, словно остатки тумана, плавали над водой. Она закрыла глаза, но небо и осинки не пропадали… Месяц назад Лилька возвратилась из бегов и все не могла отогреться после Севера.

– Нет, бабы, куда ни мотайся, а лучше родного дома не найдешь. Лес-то какой, вы только посмотрите, ишь как накрасился! Недаром это время бабьим летом зовут. Вон осинки расфуфырились, каждым листочком трепещут. И мы точно так же, стоит только почувствовать, что завтра облетать начнем, как пускаемся красоту транжирить. Наизнанку выворачиваемся, если снаружи ничего не осталось. Все до грамма последнего. А чего жалеть? Для кого? Для себя, что ли? Сама для себя – что красивая, что облезлая – все своя.

Кто-то из лежащих чихнул, и Лилька резко замолчала, устыдясь своих слов. Граня сидела к ней боком и, покачивая головой, смотрела, как язычки пламени превращают скомканные газеты в черные цветы. Райка Вахрушина, рябая грудастая деваха из вербованных, лежала пластом. Ее рыхлое бескровное лицо лоснилось от испарины.

«И никакого ей дела нет до всей красоты», – подумала Лилька и окликнула:

– Ты, Райк, меня слушай. Живи, пока молодая. Живи и не бойся, а то осмелишься, да поздно будет. Нечего валяться с линялой мордой, вон сиськи так и прут, аж чересседельник трещит. Хватай мужичка, что по нраву, и души в объятьях. Да на сопляков не кидайся, с них толку на грош, и опять же, им мордашку смазливую подавай. А мужик, он понимает, что в темноте мы все красавицы.

Райка молча встала и пошла в сторону; неуверенно ступая, перебралась по бревну на другой берег валовой канавы и легла в кустах малинника.

– Допекла девку, – проворчала Граня, не отрывая взгляда от огня.

– Э-э, Граня, этим разве допечешь? Когда меня допекло, так я не за канаву, я на Север деру дала.

– Вчера после обеда как ушла в лес, так и не вернулась, боюсь, уж не скинула ли.

– Чтобы скинуть, надо заиметь сначала.

– Да вроде как тяжелая ходила.

– Райка, что ли? Да где ей! Просто брюхо распустила – жрать меньше надо, вот и вся тяжесть.

– Может, и так, только, вижу, мается.

– Это разве маета? Помотает на кулак соплей красных, как мы с тобой, тогда и узнает, по чем страдать и чему радоваться.

– А ты меня с собой не равняй. Я сына вырастила, а ты до тридцати пяти яловая ходишь.

– Я и не равняю. А что яловая, так, видно, поздно спохватилась. Тут рада бы в рай, да грехи не пускают.

– Сама виновата.

Лилька не ответила, только глубже затянулась сигаретой и выпустила по-мужски аккуратное кольцо дыма. Да и что было отвечать: сказать Гране, что сын у нее барахло и без зазрения совести гуляет на деньги, которые старуха зарабатывает не лопатой, так ломом, а когда не хватает материнских рублей, норовит поживиться у женщины старше его на пятнадцать лет. Но зачем? Ей, Лильке, от этого легче не станет, а Граня и без ее щипков натерпелась в жизни. И она спросила о другом:

– Правда, что осина, на которой Лева Питерский задушился, засохла?

– Правда, – ответила Граня. – Сама в воскресенье по грибы ходила и видела.

– Может, кто-нибудь корни подрубил?

– А у кого такая надобность?

– Ну мало ли, ведь не может дерево чувствовать?

– Я почем знаю, может или не может, только высохла, и все. Мужик больно хороший был. Сказывают, Тоська на могиле всю ночь выла, а чего выть, когда сама и угробила?

– Вот это любовь! Все бросил ради нее, а когда совсем невмоготу стало, и жизни не пожалел. Как в кино. Наверное, последний мужик от любви повесился. Теперь такие не родятся. – Лилька даже вздохнула.

– Ну ладно, бабоньки, подъем! – скомандовала Граня и принялась затаптывать теплинку.

Из-за поворота показался мастер Витя, которого Лилька успела обозвать Балериной. И кличка сразу прилипла. Когда Витя ходил, его длинные руки неподвижно висели вдоль тела, кисти он держал немного оттянутыми в стороны. Бригаде думалось, что балерины передвигаются именно так. Слишком уж несуразно выглядел он со своей застенчивостью на фоне путейских рабочих, этакой залетной, случайной птицей.

– Вон как свои чипилины передвигает! – сказала́ Граня, восторгаясь Витиной походкой. – Райку там шумните, он еще вчера обещал наказать ее за то, что после обеда усвистала.

– Ра-айк! Рай, Балерун идет.

Малинник не шевелился. Витя подошел совсем близко. Кричать еще раз было поздно.

– Здравствуй, начальничек! – выскочила вперед Лилька и сделала реверанс.

Слышал мастер или нет, как звали Райку, но хватился сразу. Он попытался нахмуриться, но лицо вместо сурового сделалось смешным. Лилька прыснула.

– Уж не влюбился ли в нее?

Балерина покраснел.