Николаевская Россия

На гулянье присутствовало множество казаков. Молчаливой стеной окружали они певцов, исполнявших заунывные песни донских казаков, и лишь изредка подхватывали припев. Казаки, говорят, отличаются кротким нравом, но на войне одно их имя наводит ужас. Происходит это от того, что они невероятно невежественны и их начальники умеют искусно пользоваться их темнотой. Когда я вспоминаю, какими баснями позволяли себе офицеры обманывать своих подчиненных, все во мне возмущается и я негодую на правительство, унижающееся до подобных уловок или, во всяком случае, оставляющее их безнаказанными. Дело в том, что, как я слышал из надежного источника, многие казацкие генералы обращались в кампании 1814 и 1815 годов к своим войскам с такими речами: «Бейте врагов без страха, режьте их как можно больше! Убьют вас в бою — не бойтесь: через три дня будете дома у жен и детей. Бог воскресит вас, воскресит с плотью и кровью. Чего ж вам бояться?» И казаки, привыкшие верить своим офицерам, как Богу, понимали эти обещания буквально и бились с хорошо знакомой нам храбростью, то есть при малейшей возможности избежать опасности улепетывали как мародеры, но умели встретить смерть как солдаты, если она была неминуема^{108}. Обязанность начальника — заставить свои войска презирать смерть. Но добиться такого результата гнусным обманом — значит лишить их героизм всякого значения. Если война оправдывает все, как утверждают некоторые, то что оправдывает войну? Можно ли без ужаса и отвращения представить себе, каково нравственное состояние народа, войска которого направлялись такими средствами в бой каких-нибудь двадцать пять лет тому назад? Рассказанный факт случайно дошел до моего сведения, но сколько таких же или еще худших «военных хитростей» остались мне неизвестны. Однажды прибегнув к обману для того, чтобы управлять людьми, трудно остановиться на скользком пути. Новая кампания — новая ложь. И государственная машина продолжает работать.

ГЛАВА XXI

Сухарева башня. — Единообразие и педантичность. — Россия поражена скукой. — Загородная вилла. — Непостоянство русских. — «Первые актеры в мире». — Московский «свет». — Политический протест выливается в кутежи и дебоши. — «Шалости» москвичей. — Необычайное толкование монастырского устава. — Распущенность нравов. — Еще о крепостном праве. — Грядущая революция.

Я хотел отвлечься от страшного Кремля, притягивавшего меня как магнит, и осмотрел Сухареву башню. Стоит она на возвышенности у одних из московских ворот. Первый этаж представляет собой огромную цистерну, питающую водой почти всю Москву. Вид этого висящего на большой высоте озера, по которому можно кататься в лодочке — так оно велико, производит необычайное впечатление. Архитектура здания, довольно современного к тому же, тяжела и сумрачна. Но византийские своды, массивные лестницы и оригинальные детали создают величественное целое^{109}

. Византийский стиль вообще продолжает жить в Москве. Это, собственно, единственный стиль, из которого, при умелом применении, может вырасти национальная русская архитектура, ибо он одинаково подходит как к жаркому, так и к холодному климату.

Мне показали университет, кадетский корпус, Екатерининский и Александровский институты, Вдовий дом и, наконец, Воспитательный дом для найденышей. Все эти учреждения огромны и помпезны. Русские страшно гордятся столь большим числом прекрасных общественных зданий, которые можно показывать иностранцам. Но я лично удовлетворился бы меньшим великолепием, потому что ничего не может быть скучнее прогулки по этим горделиво-монотонным палатам, где все поставлено на военную ногу и человеческая жизнь сведена к роли часового колеса. Спросите у других, что представляют собой эти высокополезные и пышные рассадники офицеров, матерей семейств и наставниц: не мне об этом распространяться. Знайте только, что эти наполовину политические, наполовину благотворительные учреждения показались мне образцами порядка, заботливости и чистоты. Это делает честь их начальникам, равно как и высшему начальнику империи. У нас утомляет распущенность и разнообразие. Здесь подавляет совершенное единообразие во всем и замораживает педантичность, неотделимая от идеи порядка, вследствие чего вы начинаете ненавидеть то, что, в сущности, заслуживает симпатии. Россия, этот народ-дитя, есть не что иное, как огромная гимназия. Все идет в ней как в военном училище, с той лишь разницей, что ученики не оканчивают его до самой смерти.