Николаевская Россия

Вот чему я был свидетелем вчера водном из самых популярных ресторанов Москвы, причем, конечно, я еще избавил вас от многих деталей, не поддающихся в наше время передаче на бумаге. Вслед за тем я получил от вождя компании гуляк, избравших этот трактир своей главной квартирой, приглашение принять участие в их увеселительной прогулке за город, которая должна была продлиться два дня. Под предлогом поездки в Нижний я отказался от этой чести и, лично прибыв в штаб князя N, чтобы принести ему мои извинения, сделался свидетелем следующей сцены: человек двенадцать полупьяных молодых людей шумно рассаживались в три коляски, запряженные каждая четверкой лошадей. Их предводитель, стоя во весь рост в экипаже, распоряжался с очень серьезным и важным видом, и приказания его выполнялись беспрекословно. У него в ногах стояло ведро или, вернее, лохань со льдом, наполненная бутылками шампанского. Этот передвижной погреб представлял собой провизию, необходимую, как мне объяснил уважаемый шеф, для освежения горла, иссушаемого дорожной пылью. Бутылки две-три были уже откупорены его адъютантом, и молодой повеса щедрой рукой предлагал всем провожающим отведать драгоценного напитка, ибо это было лучшее шампанское, какое только можно было достать в Москве. В обеих руках князь держал по бокалу, которые исправно наполнялись его прилежным помощником. Из одного он пил сам, протягивая другой каждому желающему. Слуги его были в раззолоченных ливреях, а кучер, молодой, недавно вывезенный из деревни парень, одет совсем замечательно. Поверх рубахи дорогого персидского шелка на нем был кафтан тончайшего кашемира, обшитый великолепным бархатом, а на ногах — сафьяновые сапожки торжокской выделки, шитые серебром и золотом и ослепительно сверкавшие на солнце. При этом он был так напомажен и надушен, что даже на открытом воздухе на расстоянии нескольких шагов от коляски можно было задохнуться от ароматов, испускаемых его волосами, бородой и одеждой. Угостивши всю ресторанную челядь, князь протянул бокал пенистой влаги своему разодетому кучеру. Несчастный мужик растерялся и не знал, что ему делать. «Пей! — сказал ему тогда его господин (мне перевели его слова). — Пей, мошенник! Не тебе, дурак, даю я шампанское, а лошадям. Потому что у лошадей нет резвости, когда кучер трезв!» И вся компания приветствовала эту выходку хохотом, аплодисментами и криками «ура». Кучер не заставил себя просить, и когда князь дал сигнал к отъезду, он успел уже осушить третий кубок. Перед тем как уехать, князь обратился ко мне и снова самым изысканным образом выразил свое сожаление по поводу моего отказа принять участие в их прогулке. При этом он показался мне столь distingue[39]

, что я забыл, где я, и вообразил себя в Версале времен Людовика XIV. Наконец кортеж тронулся и вскоре исчез в облаке пыли. Можете себе представить, как эти господа развлекаются в своих поместьях!

Так как я поставил себе задачу дать полную картину нравов этой страны, то я должен прибавить еще несколько штрихов, характеризующих золотую молодежь Москвы. Один из ее представителей заявил в моем присутствии, что он и его братья — сыновья гайдуков и кучеров его отца, и заставил своих собутыльников выпить за здоровье этих неведомых родителей. Другой претендует на честь быть братом (по отцовской линии) всех горничных своей матери. Конечно, в этих утверждениях много вранья и бахвальства, но самое фанфаронство подобного сорта в достаточной степени показательно.

Если верить этим господам, женщины буржуазных слоев населения Москвы ведут себя не лучше дам большого света. Во время городской ярмарки, куда уезжают их мужья, офицеры местного гарнизона всячески стараются не покидать города: это — периодлегких свиданий. Дамы посещают любовников обыкновенно в сопровождении почтенных родственниц, охране которых мужья вверяют своих жен. Дело даже доходит до того, что молчание этих дуэний оплачивается. Подобные похождения, конечно, нельзя назвать любовью.

В противоположность свободным народам, нравы которых по мере развития демократии становятся все более пуританскими, если не более чистыми, в России испорченность смешивают с либерализмом. Выдающиеся распутники пользуются здесь такой же популярностью, какой у нас представители оппозиционного меньшинства. Князь N начал повесничать лишь после ссылки на Кавказ, где он провел три года и расстроил свое здоровье. Такой каре он подвергся по выходе из корпуса за то только, что разбил несколько стекол в петербургских магазинах. Правительство усмотрело в этой шалости политический поступок и своей чрезмерной строгостью сделало из молодого шалопая испорченного человека, погибшего для страны и для семейной жизни.