Николай Бенуа. Из Петербурга в Милан с театром в сердце

Он вообще был разговорчив. Я иногда ходила к нему просто в гости, не на обед, даже иногда с мамой. Он за мамой ухаживал… «Вот, — говорил он, — наконец-то я могу поухаживать! Я же не могу за тобой ухаживать, ты такая маленькая!».

Я его обожала! В нем была смесь европейских каких-то настроев, европейского духа, с какой-то прелестной такой русскостью, не назойливой, но очень явной. Это было замечательно! Он был весельчак, он рассказывал анекдоты, он обожал космос, и мне рассказывал всегда о том, что говорили космонавты, когда они что-то видели, об их взаимоотношении с космическим пространством, с Богом. Его это очень волновало, и он очень любил говорить на эти темы. Он всё время что-то цитировал из разных космонавтов, кто и что сказал. Его всё это очень волновало, и меня всегда это потрясало, потому что и меня всё это тоже очень интересует…

Меня это интересует с научной точки зрения, а вот мой папа всегда так возбуждался, когда начинался какой-то полет… у него просто волосы на голове начинали шевелиться, и он превращался в такого немножко сумасшедшего Эйнштейна. Так вот, у Николая тоже такое было… никто, наверное, этого и не знает… он очень умный был. С ним очень интересно было говорить на какие-то такие абстрактные темы, которые выходили за пределы оперных сплетен, художественных знаний. Его интересовал мир, и он был очень умен в этом, очень тонок. Я иногда просто ходила к нему в гости, во второй половине дня, часов где-то в пять. У него была студия, где стояла конторка, и он всегда рисовал. Он хотя и не работал уже много, но кое-что он делал и в провинции. Он всё время рисовал какие-то свои проекты, какие-то декорации, и он стоя рисовал. Я садилась на диванчик и что-то записывала… у меня это всё есть где-то, но я не знаю сейчас, где… Когда-нибудь, когда я доберусь, может быть, что-то и напишу.

Итак, вернемся к его студии, где он стоит… знаешь, она такая типичная была, для XVII–XVIII вв., за такими в Англии клерки работали в первых торговых домах. Она такая, как парта, но высокая. Ты стоишь и работаешь.

Такая, как аналой в церкви?

Нет, по размеру столешницы — та, что в церкви, меньше. И он никогда не уставал, так привык, наверное. А я сидела и болтала, и что-то записывала, а что — не помню. И это было замечательно интересно! Он был человеком с большим чувством юмора и очень харизматичен.

Помню, когда я обустроила свою новую квартиру, я пригласила друзей на новоселье, пришел и Бенуа. Он пришел с подарком, это была потрясающая пастель, такая насыщенная: два ангела несли каравай. Еще не было так много диванов, не закончено было, только стол и немного стульев. В конце концов все стояли, потому что гостей пришло много, и в центре стоял Бенуа. Я всё время бегала туда-сюда, но видела, что он стоял в центре и вокруг него народ молодой, а он всё время рассказывал что-то, и всегда я помню его улыбку. Всегда это было весело, потому что он отличался остроумием.

Я удивлялась, спрашивала у него: «Что же тут питерского? Питерцы такие серьезные люди! Это я тебя своей одесскостью заразила что ли?» Мы были на «ты», в Италии все на «ты».

Я так хорошо это помню! В нем был такой накал, а когда это всё происходило, ему уже было лет 80–81, а он стоит, не устает, пьет. Он выпивал так хорошо, никогда ничего не действовало на него, он любил выпить и покушать хорошо, но всегда был в порядке.

А Дизма была совсем другая, и я не понимала, как она могла быть рядом с ним. Но, очевидно, ему очень подходила, потому что она была проще во всем, эта миланская девушка, но она с ним возилась как с писаной торбой, и поэтому мы все ее очень почитали. Она все делала «для Николушки», она за ним следила, за его диетой, чтобы не пил, чтобы не то, чтобы не другое. Она была как сиделка, очень заботилась о нем, очень… Она тоже была веселая, звонкая.

У Николая была такая добрая улыбка! Он улыбался, как настоящий, добрый, воспитанный, умный интеллигент — вот какая улыбка была!

Любопытный был, всегда расспрашивал. Всё хотел знать. Когда приехала ко мне мама, то сразу же: «Хочу познакомиться». А мама была немножко застенчива. Ну, она тоже была скульптор, «наш человек», в общем, но более женственная, чем я. Мы уже другого поколения, такие девушки, хозяйственные. А мама была иная, ее требовалось оберегать, она была другого поколения человек. Так вот, она была очень женственная, и Бенуа и так за ней ухаживал, и эдак… Мама всегда забавно смущалась.

Миро Сильвера

Миро Сильвера родился в Сирии в 1942 г. в семье сефардов. В юном возрасте переехал с семьей в Милан и сразу и навсегда влился в культурную и интеллектуальную элиту города. Он сценарист и поэт, автор — вместе с Алессандро Д’Алтари — фильма «Сады Эдема»[256] и многочисленных культорологических и популяризаторских книг по кинематографу, литературуе и «книготерапии»[257]. Миро познакомился с Николаем Бенуа через Эвелину Шац.

В частной коллекции картин Сильверы есть два портрета, выполненные другом Бенуа, на которых, как считает владелец, его образ сильно идеализирован.