Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1

Лунин продолжал искать, но этих слов Ермакова забыть не мог. Уверенность, охватившая его, когда он вышел к соснам, исчезала. Он теперь опять был почти убежден, что ошибся поворотом и что они здесь напрасно теряют время. Через три минуты он снова оказался возле елок и снова свернул. В третий раз поднимаясь к вершине бугра, он на каждом шагу натыкался на следы валенок. Весь сосняк во всех направлениях был уже пересечен краснофлотцами. Не осталось ни одного необысканного места. Пока они все здесь топчутся по вине Лунина, Серов, быть может, замерз или истек кровью…

Вдруг доктор нашел парашют. Он закричал, и все побежали к нему. Парашют, сбившись в бесформенный ком, лежал на снегу. Когда Лунин, бежавший впереди всех, добежал, доктор, стоя в снегу на коленях, перебирал груду шелка, все еще надеясь найти под ней Серова.

Но парашют был, а Серова не было.

— Ушел… — сказал Ермаков.

— Не мог он уйти! — воскликнул Лунин. — Он даже встать не мог…

Доктор уже лежал на животе и разглядывал снег. При ночном свете пятна крови на снегу казались черными, и потому глаз не сразу отличал их от сухих сучьев, от кусочков сосновой коры. Много, однако, крови. Снег тут жесткий, плотный, весь примят кругом. Ага, здесь он полз… Он, конечно, уполз отсюда. Возможно, он слышал шум машин и догадался, что в той стороне дорога…

Доктор встал и, низко согнувшись, пошел по следу. Сколько крови! Серову пришлось продираться через эти кусты. Доктор влез в кусты, раздвигая прутья. Снег между кустами рыхлый. Высокий сугроб. Идя по снегу, доктор влез в сугроб. Раздался грохот падения, треск ломаемых сучьев.

— Где вы, доктор? — крикнул Лунин.

Доктор исчез.

Лунин полез в сугроб, проваливаясь в рыхлый снег по пояс.

— Стойте! — услышал он голос доктора откуда-то снизу. — Стойте, а то скатитесь.

— Да что здесь? Воронка?

— Канава или войонка, чёйт его знает что. Обойдите кийугом, подойдите с дйугой стойоны. Он здесь. Я лежу на нем…

— Здесь? Серов? Он жив?

Доктор не ответил.

С треском ломая сучья и проваливаясь в снег, Лунин двинулся вперед, стараясь приблизиться к смутно темневшей перед ним яме. На дне ямы вспыхнул свет — это доктор зажег электрический фонарик. В кружке света возникло запрокинутое лицо Серова, странно измененное какими-то темными пятнами на щеках и на лбу. Глаза Серова были открыты.

— Коля, Коля! — закричал Лунин. — Он не слышит меня! Он жив?

— Пока жив, — сказал доктор.

— Зрачки у него сужаются от света, — объяснила санитарка, уже стоявшая рядом с доктором.

Фонарик погас. Быстрым сильным движением доктор поднял Серова и вынес его из ямы.

— Отойдите, не мешайте! — сказал он Лунину властно. — Все отойдите!

Услышав окрик доктора, все покорно расступились, чувствуя, что теперь он здесь главный. Образовался широкий круг, в центре которого находились Серов, доктор и санитарка.

— Носилки, — сказал доктор вполголоса.

Носилки тащил один из краснофлотцев. Их мгновенно расставили на снегу, и доктор стал опускать на них Серова. Голова Серова, пока его опускали, странно свесилась, как у куклы, и при виде этого неживого движения Лунин вздрогнул. «Пока жив, — повторил он про себя, стараясь проникнуть в смысл этих слов. — Пока…»

Доктор, стоя на коленях перед носилками, работал. Санитарка, раскрыв свою большую сумку, передавала ему по его приказанию то один предмет, то другой. Он разрезал меховой сапог на правой ноге Серова, снял его и отшвырнул.

— Жгут! — произнес он.

Отрезав тяжелый от крови край комбинезона, он туго перетянул голую ногу Серова жгутом чуть повыше раны, чтобы остановить кровотечение. Санитарка светила ему фонариком, пока он рассматривал рану в ноге несколько ниже колена, стараясь определить, значительно ли задета кость. Затем он занялся правой рукой Серова. Здесь все смешалось — обломки и осколки костей, обрывки холста, клочья ваты, куски порванных мышц, — все было слеплено запекшейся кровью в один ком. Доктор очищал руку по частям быстрыми, мелкими, точными движениями. Когда он выпрямил ее, Серов глухо простонал, не приходя в сознание. Доктор наложил тугой жгут возле самого плеча, сделал перевязку и упаковал руку в лубок.

Лунин, конечно, не понимал смысла того, что делает доктор, да и почти ничего не видел, но уверенность доктора, его решительность, спокойствие — все это внушало Лунину доверие. Так уверен и спокоен может быть только человек, знающий свое дело. Особенно удивительной в докторе была именно уверенность, потому что каждый, кто видел его изо дня в день на аэродроме, чувствовал, что его излишняя грубоватость, все эти разговоры о спирте и женщинах происходят от постоянной неуверенности в себе. Сейчас, склоненный над раненым Серовым, он был, казалось, совсем другим человеком. Даже движения у него были другие, даже голос другой. Это чувствовали все — не только Лунин, но и Ермаков и краснофлотцы — и относились к нему по-другому: с уважением и надеждой.

— Подымайте, — сказал доктор. — Не качайте! Идем!