Николай Гумилев глазами сына

Возвратившись в Аддис-Абебу, Николай Степанович все чаще стал ощущать странную пустоту, словно все вокруг потускнело, потеряло свою яркую, праздничную краску.

Как-то ночью в отеле ему не спалось. Он вышел на балкон и сел с папиросой, вдыхая холодный разреженный воздух. Над притихшим городом (после полуночи на улицах запрещалось движение) слышались только многоголосый лай собак, визг шакалов из кустарника, покрывавшего склон горы, да рыканье льва из дворца негуса. Черное небо над головой сверкало яркой россыпью звезд. Странное чувство охватило Николая Степановича: все, что окружало здесь, было чуждо, но совершенно реально, а Петербург, Царское Село, жена, мать, друзья казались только бледными, еле ощутимыми воспоминаниями.

К нему вдруг подступила тоска одиночества, и он решил: «Довольно, пора возвращаться».

Начались обычные дорожные сборы: надо было упаковать шкуры, купленные на базарах амулеты, рог носорога, клетку с большим попугаем, приобретенным в подарок жене. За все прошедшие месяцы он не послал ей ни одного письма и теперь чувствовал укоры совести.

Опять был долгий караванный путь из Аддис-Абебы в Дире-Дауа с ночлегами в маленьких деревушках. На этот раз Николай Степанович познакомился по пути с поэтом ато-Иосифом, который помогал ему собирать абиссинские песни и пересказывал их содержание. На амхарском языке песни звучали мелодично, но в русском переводе многое пропадало. Вот одна из них:

Самое высшее счастье смотреть,Как люди косят и грузят,Если лошадь бежит по дорогеИль проходит по ней человек,Поднимается пыль.

И во время сражения первымГерой наносит удар.А я заблудился в пустыне и кричу и взываю,Вкруг меня ничего, кроме жары.И ведь я не простой человек,Вождь Дамоти БертыБыл мне отцом.Эту песнь спел я, вождь уламосов,Убивший слона и льва.

В дальнейшем Гумилев собирался работать над переложениями, собранными в особой тетради. Одно из них он в 1914 году напечатал, включив в свою статью «Умер ли Менелик?».

В Благовещение 25 марта (7 апреля по новому стилю) 1911 года с первым поездом Николай Степанович был в Царском Селе. Анны Андреевны дома не было: эту ночь она решила провести в Петербурге и, вернувшись, с удивлением увидела мужа, завтракающего за чайным столом.

ГЛАВА VII

Рождение акмеизма

Пока Гумилев был в Африке, Анна Андреевна заполняла стихами большую тетрадь, которую решила теперь показать мужу. У нее было странное чувство робости, точно предстояло признаться в чем-то тайном и постыдном. Хотя Николай Степанович был не первым читателем тетради: кое-что она показывала жене Маковского, и сам Сергей Аполлонович хвалил ее стихи, даже предлагал поместить их в «Аполлоне». Хотя бы это, названное «Белой ночью»:

Ах, дверь не запирала я,Не зажигала свеч,Не знаешь, как, усталая,Я не решалась лечь.Смотреть, как гаснут полосыВ закатном мраке хвой,Пьянея звуком голоса,

Похожего на твой.И знать, что все потеряно,Что жизнь — проклятый ад!О, я была уверена,Что ты придешь назад.

И еще другое:

Сердце к сердцу не приковано,Если хочешь — уходи.Много счастья уготованоТем, кто волен на пути.Я не плачу, я не жалуюсь,

Мне счастливой не бывать.Не целуй меня, усталую, —Смерть придет поцеловать.Дни томлений острых прожитыВместе с белою зимой.Отчего же, отчего же тыЛучше, чем избранник мой?

Суждение Гумилева было решительным: это настоящая поэзия, надо делать книгу. Эта книга — она будет называться «Вечер» — написана в зиму 1910/11 года, когда Гумилев был в Абиссинии. Потом Ахматова будет отзываться о ней сурово: «Бедные стихи пустейшей девочки…»

Кое-что было отдано в журналы, и потом, когда стихи напечатали, «сама девочка… прятала под диванные подушки номера журналов… „чтобы не расстраиваться“». Псевдоним был выбран по девичьей фамилии татарской прабабки княжны Ахматовой.

Еще в октябре 1910 года Гумилев послал Маковскому из Порт-Саида рукопись «Открытия Америки», сопроводив письмом, где говорилось, что «в поэме я принимаю заранее все изменения, сделанные Вами с Кузминым или Вячеславом Ивановым. Я прошу о них».