Николай Гумилев глазами сына

Анна Николаевна, жена поэта, не ходила в Чека, она носила мужу передачи то в «Кресты», то на Гороховую. Случайно сохранилась трудно читаемая записка, написанная карандашом на папиросной бумаге высокими узкими буквами: «Котик, ветчины не купила я… колбасу не сердись. Кушай больше в… хлеб каша пей все молоко, ешь булки. Ты не ешь и все приходится бросать, это ужасно. Целую твоя Аня».

Из тюрьмы Гумилев передал жене записку: «Не беспокойся обо мне, я здоров, пишу стихи и играю в шахматы». Рассказывали также, что Гумилев в камере читал Евангелие и Гомера.

Разговор Семенова с депутацией, если верить Волковысскому, происходил 24 августа. А во вторник 30 августа передачу на Гороховой не приняли.

1 сентября «Петроградская правда» поместила пространное сообщение Всероссийской Чрезвычайной комиссии «О раскрытии в Петрограде заговора против Советской власти» и список расстрелянных по постановлению Губчека от 24 августа 1921 года. В этом списке под номером 30 записан «ГУМИЛЕВ Н. С., 33 л., б. дворянин, филолог, поэт, член коллегии изд-ва „Всемирной литературы“, беспартийный, б. офицер. Участник П. Б.О[13]

. Активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания. Обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании. Получал от организации деньги на технические надобности».

О том, что дело сфабриковано, знали уже те, кто были непосредственными свидетелями трагедии. Публикации последних лет, сделанные на основе архивных материалов, не оставляют сомнений на этот счет. «Заговор Таганцева», раскрытый ЧК, не являлся конспиративной боевой организацией, преследовавшей далеко идущие политические цели, хотя обвиненные по этому делу действительно были настроены враждебно по отношению к новой власти. О степени причастности Гумилева к таганцевскому кружку по сей день приходится говорить только предположительно. До сих пор вызывают споры также точная дата и место расстрела. Ахматова считала, что осужденные были казнены на окраине города, в стороне Пороховых.

ЭПИЛОГ

Как вспоминал академик Вернадский, список расстрелянных «произвел потрясающее впечатление не страха, а ненависти и презрения, когда мы его прочли». В этом списке академик нашел своего друга Михаила Михайловича Тихвинского — крупного химика-технолога, автора многих открытий. Были в списке и другие крупные ученые: профессора Таганцев, Лазаревский, скульптор Ухтомский…

Среди друзей Николая Степановича, тяжело переживавших утрату, царило недоумение: за что его казнили? Кто-то утверждал, что в трагедии отчасти повинен сам поэт. Георгий Адамович писал: «В Гумилеве было много ненужного, мальчишеского в его постоянных громких заявлениях: „Я — монархист“… в сочинении им прокламаций». Одоевцевой очень импонировал образ Гумилева-героя, возглавившего заговорщиков. Редактор первого 4-томного собрания сочинений Гумилева, изданного в 60-е годы в Вашингтоне, Г. П. Струве обосновывает схожую версию: «Отрицательное отношение к новому режиму было общим тогда для значительной части русского интеллигентского общества… Гумилева от многих отличало его мужество, его неустрашимость, его влечение к риску и тяга к действиям… Неправильно думать, что в так называемый заговор Таганцева он оказался замешанным более или менее случайно».

Другие, хорошо знавшие Гумилева, вообще сомневались в существовании заговора: слишком нелепой выглядела сама мысль о вооруженном восстании, когда гражданская война завершилась победой большевиков. Советская власть укрепилась, в стране был объявлен нэп, отменена продразверстка — и вдруг 250 заговорщиков задумали свергнуть существующий строй. На такое могли решиться только фанатики, идущие на верную смерть. Однако список расстрелянных никак не напоминал образ самоубийц. Казнили 61 осужденного. Из них восемь — ученые, люди творческого труда. Семь матросов из мятежного Кронштадта, 16 бывших офицеров (в основном поручиков), после революции служивших советской власти. Это очень странный список: в нем революционные матросы Балтфлота и монархист Попов, граф Шуленбург и какая-то девица Зубер, занимавшаяся контрабандой, скульптор князь Ухтомский и двадцатичетырехлетний крестьянин член РКП Лапин.

Журналист Волковысский и поэт Николай Оцуп считали весь заговор плодом фантазии сотрудников Петроградской Чека. Это предположение выглядит вполне обоснованным, тем более что понадобились самые изощренные методы, чтобы выбить из арестованных нужные показания. А. И. Солженицын пишет, что Таганцев 45 дней отказывался отвечать следователю Якову Агранову, но в конце концов назвал всех членов ПБО в обмен на письменное обещание Агранова никого не расстреливать. Очень возможно, что следователь добился нужных показаний, просто избивая и шантажируя допрашиваемого.