Николай Гумилев глазами сына

…А в переулке забор дощатый,Дом в три окна и серый газон…«Остановите, вагоновожатый,Остановите сейчас вагон!»Машенька, ты здесь жила и пела,Мне, жениху, ковер ткала,Где же теперь твой голос и тело,Может ли быть, что ты умерла!Как ты стонала в своей светлице,Я же с напудренной косойШел представляться императрицеИ не увиделся вновь с тобой.

И в предпоследней строфе:

Верной твердынею православьяВрезан Исаакий в вышине,Там отслужу молебен о здравьеМашеньки и панихиду по мне…

Мне кажется, что Машу находим мы и в Деве-Птице (написана тогда же, в 1917 году, когда Гумилев увлекался фольклором Бретани):

…И вдруг за ветвямиПослышался голос, как будто не птичий,Он видит птицу, как пламя,С головкой милой, девичьей…

Но в образе этой птицы поэт видит не только обреченную на раннюю смерть Машу, а также и других «райских птиц», в которых преображал он девушек, вызывавших в нем сладостное мечтание и предчувствие рока. Уже свои «Романтические цветы» начинает он с «Баллады», похожей романтическим своим подъемом на предсмертную «Деву-Птицу»:

Пять коней подарил мне мой друг ЛюциферИ одно золотое с рубином кольцо,Чтобы мог я спускаться в глубины пещер

И увидеть небес золотое лицо.……………………………………Там на высях сознанья — безумье и снег,Но коней я ударил свистящим бичом,И на выси сознанья направил их бегИ увидел там деву с печальным лицом…

В этой «деве» мерещится и тогдашняя невеста его Анна Андреевна Горенко. И о своей последней парижской несчастной любви говорит он так же, как о трепещущей «птице райской» («К Синей звезде»):

И умер я… и видел пламяНевиданное никогда,Пред ослепленными глазамиСветилась синяя звезда.………………………………И вдруг из глуби осиянной

Вошел обратно мир земной,Ты птицей раненой нежданноЗатрепетала предо мной…

Но тогда (первый год в Царском и в Слепневе) жене своей он отвечает на жалобы насмешливо-весело, называя ее «птицей подбитой»:

Из логова змиева,Из города КиеваЯ взял не жену, а колдунью.Я думал забавницу,Гадал — своенравницу,Веселую птицу-певунью.……………………………Молчит — только ежитсяИ всё ей неможется.

Мне жалко ее, виноватую,Как птицу подбитую,Березу подрытую,Над участью, Богом заклятою.

Ей же, однако, поздней, посвятил он совсем другие строфы. Портрет «Она» мог быть написан только с Ахматовой:

Я знаю женщину: молчанье,Усталость горькая от слов,Живет в таинственном мерцаньиЕе расширенных зрачков.Неслышный и неторопливый,Так странно плавен шаг ее,Назвать ее нельзя красивой,Но в ней всё счастие мое…