Николай Гумилев глазами сына

Было серое, пасмурное утро, когда пароход подошел к Стамбулу. Над проливом висел туман, хотя не такой холодный, как в Одессе. Гумилев отправил открытку Брюсову, приветствуя его из Варны, куда «заехал по пути в Абиссинию. Там я буду недели через полторы. Застрелю двух, трех павианов, поваляюсь под пальмами и вернусь назад, как раз чтобы застать Ваши лекции в „Академии стиха“».

Из Каира, так и не получив известий от Иванова, Гумилев отправился дальше.

И вот уже — Суэцкий канал, узенькая полоска мутной воды, заключенная в унылые плоские берега без растительности. А дальше — Красное море, «Чермное», как оно называлось на старинных картах.

Стаи дней и ночейНадо мной колдовали,Но не знаю светлей,Чем в Суэцком канале,

Где идут кораблиНе по морю, по лужам,Посредине землиКараваном верблюжьим.Сколько птиц, сколько птицЗдесь на каменных скатах,Голубых небылиц,Голенастых, зобатых!

Виден ящериц ройЗолотисто-зеленых,Словно влаги морскойСтынут брызги на склонах.(«Суэцкий канал»)

Канал расширился, теперь пароход шел по озеру, за ним — опять лента канала, а наутро — стоянка в порту Суэц. И — вот оно, Красное море, которое:

…только одно из морей,

Ты исполнило некогда Божий закон —Разорвало могучие сплавы зыбей,Чтоб прошел Моисей и погиб Фараон.(«Красное море»)

Под лучами яркого солнца поверхность моря сверкала и искрилась так, что резало глаза. Пароход шел вдоль берега Судана. Эта страна тоже манила Гумилева. В порту Судана была стоянка, Николай Степанович тотчас поспешил с пристани в город.

Рыночную площадь заполоняла пестрая толпа. Шествовали верблюды, проходили навьюченные ослики, на низкорослых мулах восседали чернокожие всадники. Закованные в кандалы и выставленные на продажу рабы сверкали белками глаз. Воздух был напоен ароматами, от жаровен тянуло острым запахом жареной рыбы, чеснока и лука.

Наконец 20 декабря, обогнув мыс, пароход вошел в широкую бухту Джибути. С левого берега синела гладь Баб-эль-Мандебского залива, на низком, пологом берегу бухты белели строения таможни и длинные склады. На скале возвышался губернаторский дворец посреди кокосовых пальм. Узкие черные пироги, управляемые темнокожими лодочниками, стремительно неслись к пароходу, стараясь первыми принять пассажиров.

В целой Африке нет грозней Сомали,

Безотраднее нет их земли.(«Сомали»)

На следующий день Гумилев написал Иванову: «Я прекрасно доехал до Джибути и завтра еду дальше. Постараюсь попасть в Аддис-Абебу, устраивая по дороге эскапады. Здесь уже настоящая Африка. Жара, голые негры, ручные обезьяны. Я совершенно утешен и чувствую себя прекрасно… Сейчас пойду купаться, благо акулы здесь редки…»

Но в тот, первый раз доехать удалось только до Харара, ведь это была первая поездка в «настоящую Африку», рекогносцировка для последующих путешествий. Слишком мало было денег, сказывалась и неопытность, неготовность к такому путешествию. В начале февраля 1910 года Гумилев возвратился в Россию, пробыв в Африке только месяц.

Загорелый, окрепший, он за ужином оживленно рассказывал дорожные приключения. Степан Яковлевич уже несколько месяцев не выходил из своего кабинета, но требовал, чтобы жена постоянно сидела возле него. По приезде Гумилев зашел к отцу, еще раз выслушал его требование не бросать университет.

На следующий вечер, когда Николай Степанович в библиотеке описывал племяннику свое путешествие, Анна Ивановна, войдя в кабинет с лекарством, застала мужа сидящим в кресле с опущенной на грудь головой. Приехавший доктор констатировал смерть от разрыва сердца.

Кончина старика ни на кого в семье не произвела особенно тяжелого впечатления: его не любили ни сыновья, ни дочь, а Анна Ивановна, прожившая с мужем почти 32 года, не проявляла своих чувств. После отпевания в церкви Степана Яковлевича похоронили на Царскосельском кладбище, а через неделю Николай Степанович, заняв отцовский кабинет, стал все переставлять по-своему. Родным это показалось кощунством, однако Гумилев стоял на своем. И вскоре у него стали собираться гости: читали стихи, обменивались мнениями, спорили о литературных течениях.

На Масленицу из Киева приехала Аня Горенко, но к Гумилевым зашла только раз, проводя большую часть времени в Петербурге.

Вскоре по возвращении из Африки Гумилев побывал у Вячеслава Иванова. Хозяин «башни» жадно слушал его рассказ о горном перевале на пути к Харару, об охоте на леопарда. В редакции «Аполлона» Маковский, Кузмин, Ауслендер, Городецкий поздравляли его с приездом и, кажется, искренне ему обрадовались.