Николай Клюев

Для Клюева новый облик Есенина не имел ничего общего с повсеместно охватившей «культурное общество» театральностью. В его глазах это был отнюдь не маскарад. Сам великолепный актёр, для которого личины, надеваемые перед публикой, были тяжким и — увы — необходимым гнётом, он больше всего ценил именно соответствие внешнего и внутреннего. Поэтический мир Есенина, развивавшийся на его глазах, находил для Николая адекватное воплощение во внешнем облике собрата. Он именно по-матерински (не зря в нём самом усматривалось что-то «бабье») заботился об этом гармоничном соответствии, которое должно было проявляться во всём, включая поведение на людях. Тем более если у одних подобный стиль вызывает сладенькое умиление, а у других — отталкивание, смешанное чуть ли не с ненавистью. Народный поэт должен нести себя соответственно, учитывая реакцию окружающих и чутко внутри себя реагируя на неё, понимая — кто друг, а кто враг — но не подлаживаясь и не сходя с истинного пути. Николаю самому стоило большого труда обрести себя в яркой, чудодейственной и порочной атмосфере литературной столицы, и он делал всё от него зависящее, чтобы Есенин не потратил лишние силы на преодоление тех ям, которые довелось преодолеть ему самому.

(Поведение Клюева мне во многом стало понятно, когда я познакомился со своим гениальным современником — писателем-историком Дмитрием Балашовым, как никто умевшим своим пером ухватить суть и выписать краски русских XIV–XV веков. Все знавшие его помнят: он появлялся исключительно в расшитой косоворотке, шароварах и смазных сапогах. И никому в голову не приходило усмотреть в этом какой-либо маскарад. Наоборот — неизгладимое впечатление производила абсолютная органика в каждом его движении, слове, детали костюма. Казалось, что он пришёл оттуда, где пребывает и общается с давно ушедшими из земного мира, но пребывающими в ином времени и пространстве героями прежних эпох. Появился ненадолго, по необходимости, чтобы потом снова нырнуть в бездонные глуби, уйти за туманную дымку времени…)

Если бы рядом с Есениным — представим себе такую абсолютно невозможную ситуацию — не было бы Клюева и он по какой-либо причине поддался бы на «заманки» Маяковского и пошёл бы за ним — он бы погиб как поэт. Во всяком случае, того Есенина, которого мы знаем, не было бы в помине. И Клюев это прекрасно понимал, и Есенин если не осознавал в полной мере, то чувствовал. Отсюда и «лампадное масло», и «исконное… посконное…». Дескать, вы с нами на своём языке говорите, а мы поговорим на своём…

А дабы не углубляться в то, во что углубляться не стоит, лучше привести дарственные надписи на фотоснимках, которыми обменялись друзья.

«Сергею Есенину. Прекраснейшему из сынов крещёного царства, моему красному солнышку, знак любви великой — на память и здравие душевное и телесное. 1916 г. Н. Клюев».

И — ответ Есенина: «Дорогой мой Коля! На долгие годы унесу любовь твою. Я знаю, что этот лик заставит меня плакать (как плачут на цветы) через много лет. Но это тоска будет не о минувшей юности, а по любви твоей, которая будет мне как старый друг. Твой Серёжа. 1916 г. 30 марта. Пт.».

Любому неиспорченному взгляду очевидны нежность и любовь в духе людей, которые стали друг другу родными подушам.

Но вернёмся к Надежде Плевицкой.

* * *

Она не просто сдружилась с Клюевым. Они стали делать общее дело. Весной 1916 года Николай вместе с Надеждой отправились в концертную поездку по России — Витебск, Минск, Могилёв, Гомель, Киев, Орёл, Тамбов, Пенза, Сызрань, Двинск. В афишах Клюев значился как «народный поэт — сказатель былин». Некоторые концерты проходили в прифронтовой полосе, когда на железнодорожные пути, подходящие к городу, падали бомбы и снаряды.

В мае по нездоровью Плевицкой концертное турне прервалось, а следующая поездка состоялась уже в ноябре — декабре того же года. Сначала юг России и Кавказ — Баку, Тифлис, Владикавказ, Армавир, Ставрополь, Екатеринодар, Ростов-на-Дону, Новочеркасск. Потом Москва, Нижний Новгород, Владимир, Тверь… Все концерты проходили с неизменным успехом и благожелательной прессой.

«Голубь мой, — писал Клюев Ширяевцу из Армавира в Ташкент. — Я на Кавказе. Спасибо за „Запевку“ (книга Ширяевца. — С. К.).

Может, доеду до тебя…» Так и не доехал и уже из Петрограда писал в следующем письме: «Я был на Кавказе и положительно ошалел от Востока. По-моему, это красота неизречённая. Напиши мне, можно ли у тебя пожить хоть месяц?»

В это же пребывание Клюева с Плевицкой на Кавказе произошло событие, которое не могло не явиться тяжким знамением для Николая. Попутно он печатал стихи в газетах посещаемых городов и, естественно, читал, что пишут о их совместных с Надеждой выступлениях. И вот что довелось ему прочесть в «Закавказской речи» от 17 ноября.

«Смерть поэта Верхарна.

Из Руана сообщают в Париж.