Николай Клюев

Я рад?.. Чему?.. В Сарае пир.Гремит нестройно чья-то музыка.На трупах золотой кумир.Кругом танцуют знать и блузники.Нет окон… в щелях горний мир.И слышу, говорит кумир:«К победному столу, кто званые».Все званые. Сарай — весь мир.Идут тела, гниеньем рваные,Отпраздновать последний пир.Садятся за столы цари.Их головы на блюдо сложены.За милость от рабов дары…

И все, с отрубленными рожами,Пришли, кто украшал дворы.

* * *

В начале 1917 года Есенин написал своё, пожалуй, ключевое стихотворение этого периода, многое объясняющее в его дальнейшем конфликте с Клюевым.

Проплясал, проплакал дождь весенний,                     Замерла гроза.Скучно мне с тобой, Сергей Есенин,                     Подымать глаза…Скучно слушать под небесным древом                     Взмах незримых крыл:Не разбудишь ты своим напевом                     Дедовских могил!Привязало, осаднило слово

                     Даль твоих времён.Не в ветрах, а, знать, в томах тяжёлых                     Прозвенит твой сон.

Поэты в те весенние дни читали друг другу всё только что написанное. И Клюев, услышав стих о неразбуженных дедовских могилах, не мог не понять: его любимый Сергунька отходит в сторону от его ключевых мотивов, которые, мнил Клюев, должны стать мотивами общими. Это духовная ревизия всего его наследия — от «Избяных песен» до «Подонного псалма». А сомнение, связанное с «томами тяжёлыми», он попытался развеять в ответном послании своему собрату.

Построчный пламень во сто кратГорючей жупела и серы.Но книжный червь, чернильный адНе для певцов любви и веры.Не для тебя, мой василёк,Смола терцин, устава клещи,Ржаной колдующий ВостокТебе открыл земные вещи.…………………………

И знаю я, мой горбунокВ сосновой лысине у взморья;Уж преисподняя из строкТрепещет хвойного Егорья.Он возгремит, как Божья рать,Готовя ворогу расплату,Чтоб в книжном пламени не датьСгореть родному Коловрату.

Здесь очевидна отсылка к ранней поэме Есенина «Сказание о Евпатии Коловрате, о хане Батые, цвете Троеручице, о чёрном идолище и Спасе нашем Иисусе Христе», и Клюев отождествляет Есенина с героем своего творения. Но главное то, что ни «смола терцин», ни «устава клещи» — ни старая, ни новая поэтическая форма, как нечто застывшее, книжное — не для Есенина. И Есенин, уже отталкиваясь от клюевской мысли, пишет весной или летом 1917 года восторженное стихотворение «О Русь, взмахни крылами…», где выстраивает свою хронологическую поэтическую родословную — от Алексея Кольцова через Николая Клюева. Клюев здесь — «смиренный Миколай», «весь в резьбе молвы», тогда как Есенин — совершенно иной.

А там, за взгорьем смолым,Иду, тропу тая,Кудрявый и весёлый,Такой разбойный я.

Мало того что разбойный. «Но даже с тайной Бога веду я тайно спор…» Спор с «тайной Бога» чреват последствиями необратимыми. Для Клюева самым тяжёлым было услышать в эти дни всеобщего ликования от Есенина: «Не изменят лик земли напевы, / не стряхнут листа… / Навсегда твои пригвождены ко древу / красные уста. / Навсегда простёр глухие длани / звёздный твой Пилат…» А ежели и предстоит сошествие с креста и «новое восславят рождество поля, и как пёс пролает за горой заря», то встреча Воскресшего будет совсем не той, на какую надеялся «смиренный Миколай».

Только знаю: будетСтрашный вопль и крик,Отрекутся людиСлавить новый лик.Скрежетом булатаВздыбят пасть земли…И со щёк закатаСпрыгнут скулы-дни.Побегут, как лани,В степь иных сторон,Где вздымает дланиНовый Симеон.