Николай Клюев

Осинник гулче, ельник глуше,Снега туманней и скудней,В пару берлог разъели ушиУ медвежат ватаги вшей.У сосен сторожки вершины,Пахуч и бур стволов янтарь.На разопрелые низиныЛетит с мошнухою глухарь.Бреду зареющей опушкой, —

На сучьях пляшет солнопёк…Вон над прижухлою избушкойВиляет беличий дымок.Там коротают час досужийЗа думой дед, за пряжей мать…Бурлят ключи, в лесные лужиГлядится пней и кочек рать.

Каждый образ совершенно преображает некогда привычную глазу картину — и она оживает, расцветает, наполняется новой энергией жизни, которую сообщает ей слово поэта, ловящего зорким «нерпячим» взглядом каждое незаметное обычному взору изменение природного мира, безмолвно беседующего и с живой тварью, и с благодатно тянущемуся к нежаркому северному солнышку растением… Душа снова обретает равновесие, и если даже появляется ощущение таинственной жути в родном сызмальства мире, то эта жуть — родная, скрывающая до времени тайну природной речи и домашнего уюта, прячущая в избе невидимых существ.

Я дома. Хмарой-тишинойМеня встречают близь и дали.

Тепла лежанка, за стенойСтарухи-ели задремали.Их не добудится пурга,Ни зверь, ни окрик человечий…Чу! С домовихой кочергаЗашепелявила у печи.Какая жуть. Мошник-петухНа жёрдке мреет, как куделя,И отряхает зимний пух —

Предвестье буйного апреля.

…Он пишет стихи, шлёт из родной деревни немногочисленные письма тем, кого считает близким себе. Понемногу отходит, всерьёз задумываясь о том, чтобы прекратить издаваться… Помогает по дому, но предпочитает бродить по лесу и полю в одиночестве… Так и лето прошло, и осень вступила в свои права. Холодный северный ветер налетал порывами и гулко завывал в печной трубе, словно предупреждал о надвигающейся беде. И она не замедлила прийти. 13 ноября умерла Прасковья Дмитриевна, любимая мамушка.

«Старела мамушка, — вспоминал Николай в „Гагарьей судьбине“, — почернел от свечных восковых капелей памятный Часовник. Матушка пела уже не песни мира, а строгие стихиры о реке огненной, о грозных трубных архангелах, о воскресении телес оправданных. За пять недель до своей смерти мамушка ходила на погост отметать поклоны Пятнице-Параскеве, насладиться светом тихим киноварным Исусом, попирающим врата адовы, апосля того показать старосте церковному, где похоронить её надо, чтобы звон порхался в могильном песочке, чтобы место без лужи было. И тысячесветник белый, непорочный из сердца ея и из песенных губ вырос.

Мне ж она день и час сказала, когда за её душой ангелы с серебряным блюдом придут. Ноябрь нащипал небесного лебедя, осыпал избу сивым неслышным пухом. А как мамушкиной душе выйти, сходился вихрь на деревне: две тесины с нашей крыши вырвало и, как две ржаных соломины, унесло далеко на задворки; как бы гром прошёл по избе…

Мамушка лежала помолодевшая, с неприкосновенным светом на лице. Так умирают святые, лебеди на озёрах, богородицына трава в оленьем родном бору…»

Смерть матери стала роковой чертой. Она разжала прежде скованные обручи, изменила самого Николая. Другая жизнь началась.

Глава 8

ПЛОТЬ. ДУХ. АПОКАЛИПСИС…

Старушки-омывальщицы закончили своё скорбное дело на полу у порога избы. Покойницу обрядили в белое (уйдёт в чистоте, такою, какая пришла на землю при рождении). Чёрный плат лёг на седые волосы.

Четыре вдовы в поминальных платках:

Та с гребнем, та с пеплом, с рядниной в руках;Пришли, положили поклон до земли,Опосле с ковригою печь обошли,Чтоб печка-лебёдка, бела и тепла,Как допрежь, сытовые хлебы пекла.Посыпали пеплом на куричий хвост,Чтоб немочь ушла, как мертвец на погост,Хрущатой рядниной покрыли скамью,На одр положили родитель мою.