Николай Васильевич Гоголь. 1829–1842. Очерк из истории русской повести и драмы

Из всего, что тогда писалось о народной жизни, нужно отдать преимущество опять-таки рассказам Даля. Это преимущество было справедливо отмечено еще тогдашней критикой, которая думала найти в них то, чего она так искала, именно – русскую «народность». Если требовать от рассказа полного совпадения с жизнью в обрисовке внешних деталей, то критика была права: Даль хорошо изучил эту жизнь, обладал единственным в своем роде знанием народной речи; ему не было нужды выдумывать, и он, действительно, рассказывал «быль», но талант его как художника был очень скромен, и потому все его повести остались анекдотами. В них нет ни натяжек, ни условностей, ни неверностей: все согласно с правдой; в них, как инкрустация, вставлена масса народных изречений, прибауток, пословиц, много чисто народных слов и оборотов речи, но в них нет образов, нет типов, нет развития в народной мысли и в движениях сердца. Люди как будто сфотографированы моментально; мы видим их в определенных и единственных позах, но мы не живем с ними.

Как собрание материалов повести Даля представляют бесспорный интерес, но едва ли читатель того времени мог по ним разгадать хоть отчасти трудную загадку – что думает и как чувствует наш народ, тем более что и Даль не всегда был свободен от дидактической тенденции и подбирал свои анекдоты с целью оттенить одну какую-нибудь нравственную истину или достойно наказать того, кто ее ослушался.

* * *

Итак, если оглянуть беглым взором все повести и рассказы, в которых писатель тех годов ставил себе задачей художественное воспроизведение окружавшей его действительной жизни, то, бесспорно, придется констатировать быстрый и богатый прирост наблюдений, сделанных писателем над самыми разнообразными слоями русского общества. Много было уловлено деталей, много выведено типов, но, частью по вине автора, а еще чаще по обстоятельствам, от него не зависящим, все эти наблюдения в большинстве случаев касались чисто внешних сторон жизни и не пытались или не могли проникнуть в глубь ее. Масса самых характерных типов и самые интересные житейские положения легли вне поля зрения тогдашнего литератора.

Исключение в данном случае составлял один только Гоголь. Его взгляд на русскую жизнь был шире и глубже взгляда других писателей, и его комедии и повести были наиболее полной галереей характерных и общих типов.

Были, конечно, области жизни, которыми Гоголь не то что не интересовался, а о которых он умолчал в своем творчестве по неизвестным причинам. Так, например, он, хорошо знавший жизнь светского круга, вращавшийся среди аристократов, высших чиновников и всевозможных именитых людей, не обмолвился о них почти ни единым словом. Молчал ли он из деликатности или по отсутствию смелости – решить трудно. Был он очень скрытен и во всем, что касалось нравов того сословия, к которому он сам принадлежал, т. е. сословия писателей. Своему собрату по перу он говорил много колкостей в своих журнальных и критических статьях, но он почему-то пощадил его в своей сатире.

Наконец, мы помним, как поверхностны, неполны, а иногда и условно неверны были в его повестях картинки народной жизни и народные типы.

Но за исключением этих пробелов, которые в творчестве Гоголя дают себя очень чувствовать, в остальном он самый разносторонний и тонкий бытописатель нашей жизни. Он очень кратко, но необычайно метко схватывает главные очертания жизни очень многих кругов и слоев нашего общества. Яркость картины достигается Гоголем, по-видимому, приемами очень простыми, и эти приемы художника становятся истинно изумительны, когда двумя-тремя штрихами он набрасывает перед нами целый тип, который поясняет иногда жизнь целого сословия лучше, чем длинный ряд портретов, аккуратно списанных с натуры в подходящей обстановке.

В чем тайна того впечатления, которое на нас производят все эти образы, эти люди, с которыми нас автор сводит почти всегда лишь на очень короткое время?

Тайна заключена, конечно, прежде всего в таланте автора. Он, как большой художник, творит людей словами, и они стоят, как живые, перед нами, но, кроме этой жизненности и жизнеспособности, эти люди обладают и еще одним качеством, которым они обязаны тому же таланту автора, но главным образом, его зоркому и серьезному взгляду на жизнь. Это качество – их типичность. Они все «типичны», т. е. их умственный склад, темперамент, их привычки, образ их жизни не есть нечто случайное или исключительное, нечто лично им принадлежащее; весь их внутренний мир и вся обстановка, которую они создают вокруг себя, – художественный итог внутренней и внешней жизни целых групп людей, целых кругов, классов, воспитавшихся в известных исторических условиях; и эти условия не скрыты от нас и прояснены нам именно благодаря «типичности» тех лиц, которых автор выставил как художественный синтез всех своих наблюдений над жизнью.