Никон (сборник)

Проснулся он оттого, что вздрогнул. Над ним стояла Енафа с охапкой выдернутых с корнями лютиков. Лютики золотили ее белое лицо, и Савва заморгал глазами, смущенный красотой девушки и своей незадачливостью – соней выказал себя.

Но, видно, и сама Енафа была смущена встречей.

– Для бани, – сказала она, подбородком указывая на цветы.

– Для бани? – Савва сел и тотчас вскочил на ноги. – Зачем лютики в баню?

– У нас все старики на Купальницу лютыми корнями парятся.

– Да зачем же?

– А чтоб помолодеть.

Савва улыбнулся, и Енафа улыбнулась – им-то еще помолодеть было бы совсем некстати.

– Пошла я, – сказала девушка и побежала вверх по склону.

– А я воду сыскал! – крикнул ей вослед Савва.

– Где? – оглянулась Енафа.

– А вот где ты стоишь, там и вода.

Девушка постояла, подумала и сдвинула брови – глупо шутит колодезник! Побежала, вверх, вверх, сверкая точеными босыми ногами.

Савва застеснялся, что подглядывает, отвернулся, сел на пенек.

– Уф! – сказал он и вытер со лба капельки пота. Хотелось пить.

2

Еще и солнце не взошло, а Малах со своими постояльцами уже парился в бане. Баня у него была просторная, как изба. Ее ставил еще отец Малаха на шестерых мужиков.

Малах, глядя на растелешенного Савву, подивился:

– На вид парнишка ты не дюжий, а силенка, видать, в тебе немалая.

– Так ведь мы – колодезники.

– Колодезнику ум нужен, – сказал Малах.

– Ум всем нужен! – засмеялся Савва, запаривая веник.

– Ну чо, робятки! – плеснув на камни воды, закричал хозяин. – Игогоница поспела, ерохвоститься пора!

Подталкивая Савву, полез на полок.

– А ну-ка, погляжу, сколь гож ты на расправу!

Завтракали после бани обетной кашей. Убирая за мужиками, быстроглазая Настена («Настена!» – покрикивал на нее отец) шепнула Савве:

– Выходи вечером за околицу.

Савва послушался, вышел.

Сняв передние стенки с телег, парни и девушки, впрягаясь в оглобли, катали парочки.

С хохотом, с топотом.

Савва стоял в сторонке, удивляясь забаве, а глаза сами собой искали и не находили.

– Не туда глядишь! Она вона где! – Настена, задрав остренький носик, повела им влево, и Савва увидел Енафу.

Енафа стояла с девушками, голову держала высоко, словно выглядывала что-то за головами веселящихся ездоков и «лошадок». Улыбалась и смеялась, да только и сама смеху своему не верила – невесть отчего грудь как обручами схватило.

– Подойди к ней, не бойся! – шепнула Настена.

Савве неловко было перед девчонкой труса праздновать, пошел, но в трех каких-то шагах вся его храбрость отхлынула к пяткам, и врос он в землю – не хуже дерева. А Енафа пуще того обмерла. Так и стояли – дуб с рябиной. Если бы не Настена, ветки бы в рост пустили. Однако шустрая сестренка Енафы снова оказалась промеж ними и шепнула:

– Емеля идет! Енафу кататься утянет.

Тут Савва встрепенулся и, опережая соперника, шагнул, раскорячась, к Енафе – ого, какой шаг-то пришлось сделать! И она, глядя перед собой, ледяная, не хуже сосульки, пошла с Саввой мимо надувшего губы Емели.

А как повезли их, как ударил им ветер в лицо, как зазвенел смех веселых возниц, вспыхнула Енафа пламенем. Держала руками Савву за шею, и горячи были дрожащие ее руки, и вся она трепетала, и Савве лихо подумалось:

«Не ходок ты боле, батюшка, по земле!»

И засмеялся! И Енафа, ткнувшись кокошником ему в грудь, тоже засмеялась. Все смеялись на лужку.

Один Емеля чесал ногтями волосатые свои медвежьи лапы.

Потом уж и Савва с Енафою бегали в оглоблях – катали других – и не глянули-то друг на друга ни разу, но уж до того были веселы и охочи до игр, что Настена, жалеючи обоих, головой покачала:

– Ну как телята!

При первых звездах самочинные кони повезли любезных седоков на поле. Савва с Енафой снова ехали.

– Дай в глаза тебе посмотреть! – шепнул Савва.

– Не смею! – жарко прошептала Енафа.

– Милая! – сказал он.

– Держи! – прошептала Енафа. – Не чую себя: кружится все!

На поле девушки повели хороводы.

– А ну-ка, поди сюды! – сказал Емеля, утягивая Савву за ракитов куст.

Несколько парней пошли с ними. Кто-то из них сказал:

– Ты, Емеля, не калечь малого, опять без воды насидимся!

– Да я его, как муху, – ответил Емеля, поднял с земли совсем не малую дубину и треснул себя по башке. Палка так и разлетелась. – Видал?

Савва вдруг шагнул к Емеле, нагнулся и тотчас встал, держа богатыря за ноги над собой.

– Надвое раздеру! – И бросил наземь.

И такая ярость была в этом кротком парнишечке, что все попятились.

Савва повернулся к парням, поклонился им:

– Не сердуйте на меня!

Пошел прочь, в деревню.

Вдруг услышал шаги за собой, оглянулся – Енафа.

– Тебя обидели? – И аж грудью раздался.

– Нет, Саввушка! Нет! – Потупилась. – Нынче все росою умываются… – Подняла глаза несмелые.

– Давай и мы! – тряхнул Савва кудрями.

И они собирали ладонями с травы влагу и умывались. Савва не спрашивал, зачем это, и Енафа объяснила:

– Это на счастье. А теперь я к девушкам пойду.

– Подожди!

Она тотчас и замерла. И он, склонясь к милому лицу ее, поцеловал в губы. И – оживил! Засмеялась она, руками взмахнула, побежала, как полетела, и звенел ее счастливый смех на темнеющем лугу, будто птичья утренняя песенка.