Никто нигде

Мы зашли в кафе. Он сел напротив меня. Ногой случайно задел мою ногу — и я остро, болезненно ощутила это прикосновение. Но, хоть его близость и пугала, сбежать было еще страшнее — ведь бегство ясно дало бы понять, что это для меня значит. Так что я сделала вид, что ничего не заметила. Но меня трясло, и все во мне вопило: «Беги!»

Он предложил меня угостить. Я настояла на том, чтобы заплатить самой. Это избавляло меня от всяких обязательств; а кроме того, мне всегда было тяжело принимать чужую щедрость. Но — ничего не вышло: ведь он жил по тем же правилам. Что ж, сказал он, тогда сегодня вечером приглашаю тебя на рюмку чего-нибудь — и возражений не приму. Мы договорились о времени и месте.

Я нашла себе комнату в мотеле и уединилась там — потрясенная, перепуганная, радуясь, что наконец осталась одна. Всерьез задумалась, не сбежать ли — не потому, что этот человек мне не нравился, а потому, что чувствовала: он слишком хорошо понимает, как я устроена. Он может подойти слишком близко. Однако, дав слово, я всегда должна была его держать — так что вечером отправилась в гостиницу на свидание с ним.

Я была в ужасе. Чтобы успокоиться, выпила два бокала вина. Вокруг сновали люди — и это было невыносимо. К чему тут какие-то посторонние люди?! То, что я чувствовала, было слишком личным, только моим; даже то, что кто-то сейчас смотрит и видит меня такой, страшно меня раздражало. Вдруг мне пришла счастливая мысль — я спросила, есть ли в гостинице фортепиано.

В огромном, сияющем огнями банкетном зале обнаружился рояль. Я села за него, надеясь, что отсюда вовремя замечу приближение незнакомца, и робко начала играть.

Вошел незнакомец. Остро сознавая, насколько личной была сейчас моя музыка, я постаралась как можно убедительнее сообщить, что играть мне наскучило.

— Продолжай, — попросил он.

Я послушно начала заново, забыв, где остановилась, и запинаясь от волнения. Незнакомец слушал, тронутый моей музыкой. Оба мы дрожали, чувствуя, что между нами происходит нечто страшно реальное. Я предложила пойти прогуляться.

На ходу разговаривать оказалось легче. Идти — это ведь почти что бежать. Движение создавало ту самую необходимую мне «открытую дверь».

Несколько часов мы бродили в темноте. Вышли на берег океана — и в уме моем начала складываться песня, обращенная к морю. В отчаянии смотрела я на своего незнакомца и впервые в жизни мечтала о том, чтобы набраться храбрости и разделить свое вдохновение с другим. Но одна мысль об этом пугала почти до обморока. Когда мы повернули назад, я все же набралась храбрости и запела — для себя, только для себя, не желая даже мысленно признаться в том, что пою для другого.

Но незнакомец меня понимал — ведь сам он говорил на том же языке. Он не вторгался в мой мир. Не хвалил. Ничем не давал понять, что слышит меня и понимает. Просто находился рядом. «Просто был».

Мне хотелось плакать; казалось, после долгого тоскливого странствия я наконец вернулась домой. Но, как обычно, слезы даже не подступили к глазам. Вместо этого я засмеялась и начала болтать, скрывая свой страх за обычными банальностями.

В темноте мы дошли до крутых холмов. Залезли на чью-то ферму: двое трехлетних детей на детской площадке без взрослых. Он протянул мне руку, чтобы помочь подняться. У меня упало сердце. Я остро сознавала, что сочетание прикосновения и чувства для меня недостижимо.

Мы повернули обратно в город. Идя рядом с ним, я вдруг ощутила нечто странное. По коже пробежал холодок. Оба мы остановились, потрясенно глядя друг на друга.

Словно девочка в театральном магазине год назад, он робко протянул руку и коснулся моей руки.

— Ты настоящая? — спросил он.

И я, пораженная, едва сумела выдавить:

— Да.

— Мне сейчас показалось, будто ты прошла сквозь меня, — проговорил он.

— Знаю, — ответила я, словно в каком-то странном полусне. — Я тоже это почувствовала.

Мне казалось, ветер дует прямо сквозь меня. Я разглядывала свои руки и ноги, изумленная тем, что у меня, оказывается, все-таки есть тело.

Эмоции всегда несли мне угрозу, подобную угрозе смерти. Меня начинало трясти; казалось, смерть подступает, и все, что способно прокричать мое сознание — «Я умираю, спаси меня, бежим отсюда!» Вот и сейчас этот ужас нахлынул на меня, словно океанская волна — но я не бежала. В ушах моих оглушительно ревело молчание: я стояла, объятая смертным страхом, забыв обо всем, потеряв всякое ощущение себя. Я позволила этому чувству охватить меня — не убегая, не прячась. Просто стояла и ждала. И выжила. Никто из моих «персонажей» не выскочил автоматически, чтобы меня спасти. Донна начала выигрывать битву. Только на этот раз билась она не за то, чтобы стать чьим-то отражением. Она сражалась за то, чтобы выйти к человеку, в котором отражалась сама.

Мы сидели и разговаривали — не столько друг с другом, сколько каждый сам с собой, просто позволяя другому слушать — пока не взошло солнце. Мне казалось, этого человека я знаю всю жизнь.