В школе со мной тоже случались странности. Я видела сны наяву – своих знакомых ребят, делавших самые обыкновенные вещи: кто-то чистил картошку, кто-то мазал бутерброд арахисовым маслом, чтобы съесть его перед сном. Как в фильмах, передо мной эпизод за эпизодом разворачивались события, не имеющие ко мне отношения. Я стала проверять истинность этих видений: подходила к друзьям, которых там видела, и просила рассказать как можно подробнее, что они делали в тот момент, когда я смотрела «сон наяву».
Поразительно – сходилось все до мельчайших деталей! Я не могла этим управлять – видения просто приходили мне в голову; однако они меня пугали.
Моя способность к «ясновидению» заворожила мать Робин; она охотно принимала меня у себя – и постепенно дом Робин стал моим вторым домом.
В первый день, когда я осталась на чай, мать подруги была неприятно поражена.
– Господи боже, что же это ты творишь? – вскричала она, когда я запустила пятерню в пюре и принялась облизывать пальцы. – Нет уж, юная леди, в моем доме ты будешь есть вилкой и ножом! – сурово объявила она. Я взяла вилку и принялась кидать пюре в рот, как лопатой. Мать подруги отставила мою тарелку и заявила:
– Либо ты будешь есть как следует – либо не будешь есть вообще!
Моя собственная мать учила меня правильно есть, стоять, улыбаться – словом, учила хорошим манерам во всех подробностях; но жили эти уроки недолго. Мне, как и моим двум братьям, позволяли есть как угодно. «В свет» нас никогда не выводили (мать терпеть не могла публичных мест), так что это было неважно. Но эта женщина сдаваться не собиралась: она пообещала, что, если я научусь есть правильно, поведет меня вместе со своей дочерью в ресторан. И я, словно первоклассная актриса, научилась есть правильно – точь-в-точь как они.
Только одному я никак не могла научиться – правильно чувствовать. Мать Робин всегда обнимала дочь, провожая ее в школу – и теперь стала настаивать на том, чтобы делать то же и со мной.
– Иди-ка сюда, я и тебя обниму! – сказала она мне однажды утром после того, как я переночевала у них.
– Я не люблю обниматься, – ответила я.
– Значит, учись, – ответила мать моей подруги. – Хочешь жить с нами – учись делать все то же, что и моя дочь.
Итак, каждое утро, стиснув зубы, я училась терпеть объятия. Я говорила матери подруги, что обниматься мне больно. Она отвечала, что это ерунда, такого не бывает – но от ее слов это чувство не уходило.
Поначалу у меня кружилась голова, и казалось, что вот-вот упаду в обморок. Сама я обнимала ее, лишь когда этого требовали приличия, – и в обмен получила статус «приемной дочери» вместе со всем, что к нему прилагалось: школьными завтраками в коробочках, новой одеждой, собранием отзывов учителей на видном месте, а со временем – даже с собственной кроватью.
Поначалу спать мне приходилось в одной кровати с подругой Робин. Это было нестерпимо – я не могла заснуть и все старалась отодвинуться от нее как можно дальше. Однако мы с Робин были очень близки: я даже начала рассказывать ей о некоторых своих проблемах.
За близость я всегда платила страхом; вот и теперь, как ни отвратительна была мысль идти домой, порой я обнаруживала, что не могу больше выносить растущую эмоциональную привязанность к Робин и ее матери. Тогда я шла не к ним, а в другой конец квартала, болталась там, пока не уходил в депо последний трамвай, а затем отправлялась прямиком в гараж к Стелле. Стелла была итальянкой: обесцвеченная короткая стрижка, лицо как из мультика. Мы с ней пересекались на некоторых уроках – и у нее тоже были проблемы с поведением в школе. Я для нее была алиби и козлом отпущения.
Мать Стеллы называла меня невыносимой девчонкой; она считала, что я дурно влияю на ее дочь. Дочь, без сомнения, поддерживала в ней это убеждение – всякий раз, как ее на чем-то ловили, она ссылалась на мой дурной пример. Однако я ей нравилась, и она с великой радостью участвовала в любых моих приключениях.
Стелла жила в маленьком домике на склоне холма; позади ее дома шла дорожка, вымощенная булыжником. Я договорилась с ней, что смогу, когда понадобится, перелезать через забор позади дома и ночевать на заднем дворе, в крохотном сарайчике-гараже.