Нина Горланова в Журнальном зале 2004-2006

– Отец называется, туда его растуда, подальше и за тридевять земель, и конец на холодец... Вот мы уж пьем, так хоть детей не заводим, потому что понимать нужно.

– Отец называется, откупился пятеркой, и все!..

– А заметили, как дети меня любят! – похвалялся Петька. – Он все “дядь-Петь” да “дядь-Петь”!

– Любят! – передразнил его Вася Бас. – Ты бы хоть раз в месяц пол тут мыл! А то я скреб-скреб, едва до досок не промыл!

Пиля вернулся и первым делом спросил:

– А где эта... красная рубашонка?

Оказалось: купил-таки “Золотой ключик”.

– Племяннику унесешь, – сказал я.

– Кому-кому? – обиделся он.

– Ну, сестра-то Сонька у тебя ведь, не у меня.

– Нет у меня никакой сестры, откуда ей быть – я в общаге живу, сам знаешь, ешкин-разматрешкин! – он огляделся, сообразил, что ребятенка уже нет, и употребил выражение покруче.

Пустили эти конфеты на закуску. Так себе закуска из них, но все равно. Вообще, хорошо в тот раз посидели, а когда уже все было пусто, и Петька спал, а его отец и Вася Бас еще соображали, шаря по своим карманам и считая мелочь, Пиля пытался вернуть меня к обсуждению происшествия:

– А кто мне сказал: печень-то у ребенка слабая, не то, что у тебя – из цемента...

На другой день Петька всех убеждал, что ребенок так полюбил его, что с родным отцом не хотел уходить.

Об этом говорили каждый день, все прибавляя и прибавляя срок пребывания ребенка: он стал жить не день, а неделю, потом – две, наконец остановились на месяце. И все не пили, не ели, только кормили да водились...

Потом другие истории затмили эту, но до конца уничтожить так и не смогли:

– Помнишь, как гуляли в Караганде, в командировке, и Вася упал в костер?

– А помнишь, Сухарь оставил ребенка, и все ходили вагоны разгружать, потому что кормить нужно, а печень-то у детей...

ЗООПАРК В ВИОЛОНЧЕЛИ

(Дети, сами расставьте восклицательные знаки, там, где нужно)

Хирудо

Эх, когда я был маленьким, мечтал о котенке или щенке. Но у тети Любы была чесотка от животных. И я стал просить у родителей хотя бы пиявку. Тогда пиявки продавались в аптеке. В огромной банке они красиво извивались и ныряли. Каждая по двадцать копеек. И если у больного было большое давление, то они его могли отсосать.

– Мама, пиявки погоду предсказывают. Если свернется клубком, выползет из воды и присосется к стенке – к морозу. А если у тебя давление подскочит – она отсосет.

Мама дала мне двадцать копеек. Я побежал в аптеку и купил пиявку. Выбрал такую яркую, длинную. Мы назвали ее Красавица. Она жила у нас на столе в трехлитровой банке. И предсказывала погоду, такая умница, ни разу не ошибалась. А как она развлекала нас своими превращениями! То сожмется, станет короткой и толстой. То разожмется в длинную, тонкую, извилистую, ну как девушка. Я кормил ее своей кровью. Потому что папину руку она брать не захотела. Кожа у него слишком толстая. А я помазал свои пальцы вареньем, и она присосалась. Мама была кормящей матерью, потому что родила очередную сестру для меня, а я был кормя... донором я был для пиявки...

Очень жалко, когда надо солью ее посыпать, чтобы отпала от пальца. Так она извивается, бедная. Ну, промываем сразу в воде нашу Красавицу, потом сажаем обратно в банку. Мы все в семье очень любили ее. Только наши гости любили не все. Некоторые кричали:

– Если вам жалко этой колбасы, так прямо и скажите, а не нужно разных намеков в виде поганых пиявок кровососных подставлять! Какие вы хитрые, специально купили, чтобы аппетит отбить у нас.

Папа им доказывал, что наша пиявка прекрасна, как все живое. А мы много раз рисовали нашу Красавицу, сколько про нее стихов сочинили. Весело было с нею. Но однажды мы уехали летом к бабушке. Я капнул варенье на марлечку, что банку закрывала. Думал: поест без нас. А она ела-ела марлю до тех пор, пока не прогрызла. И вылезла. Может быть, она соскучилась одна и пошла искать нас. Но обратно в воду залезть уже не смогла. Мы по приезде нашли как будто мертвую улитку вместо пиявки. Похоронили ее во дворе, цветы положили на могилку. “Прощай, хирудо!” – сказал папа. Хирудо – по-латыни пиявка.

Я хотел новую купить, да тут развал медицины усилился, и в аптеке перестали продавать пиявок. А я так надеялся, что мой палец, высосанный пиявкой, немного усохнет, и меня не будут посылать в музыкальную школу.

Новая жительница

И вот солнечным сентябрьским днем я возвращался из музыкалки очень печальным. Потому что получил двойку. Роза Михайловна сказала, что у меня получается не “Полет шмеля”, а “Полет мамонта”. Очень мне не хотелось идти домой. Я слышал, что в городе появилось много грабителей, и шел, размахивая дорогой виолончелью. Я думал, что ее захотят украсть, вырвать из рук. Вместо этого моя виолончель сбивала листья с кустов. Желтые. И вдруг упала гусеница. Огромная, красивая гусеница. Довольно-таки волосатая. Я обрадовался, взял ее с веточкой и побежал домой.

– Мама, можно у нас будет жить гусеница?