Нина Горланова в Журнальном зале 2004-2006

Гарри сейчас сидит здесь, рядом со мной и не даст соврать. Он тогда ответил сыну так: “Я жил в Гарлеме, у меня было одиннадцать братьев и сестер”. – “О, мама, слышишь, нам давали бы килограмм сыра и еще сто грамм”.

– Не понял, – сказал Гарри.

Дело в том, что в Перми многодетным семьям раз в месяц выдают на каждого ребенка по сто грамм сыра, а если бы у нас было не четверо, а одиннадцать детей, то нам выдавали бы целый килограмм и даже еще сто грамм!

– Не понял.

Я достала из сумки книжку многодетной матери и показала гостю. Он пролистал ее, недоуменно пожал плечами и очень осторожно положил на стол, на мгновение тень его матери с многодетной книжкой – средь изобилия продуктов в США – промелькнула в воздухе, в тонком плане, и тут я быстро начинаю задаривать Гарри значками, картинами дочери (жаль, что лучшие на выставке в Японии, но кисточки уже пущены в дело, готова такая вещь, как “Даешь сто процентов коллективизации”, там букет из колосков, плакат про сто процентов и череп как напоминание о голоде – результате коллективизации). Гарри посмотрел на предложенные картины, на выбор, и сам сразу же оценил эту, с черепом, “мементо мори”, сказала я, он кивнул, сразу же приколол значок Пушкина, спросил: Пушкин как бы отнесся к перестройке?

– Исходя из своих имперских взглядов, он вряд ли бы одобрил перестройку, – с тоской сказал муж.

– Но он наверняка одобрил бы гласность? – спросил Гарри.

– О, да, – поспешно киваю я, укоризненно глядя на мужа: – С чего ты затосковал?

– Тоска, которую ты видишь в моих глазах, это тоска самопознания, – сказал муж.

Как объяснить Гарри, что муж – фантаст, а в союзе публикуют фантастику в одном издательстве “Молодая гвардия”, где засел Щербаков и его щербакоиды.

– В США каждый штат имеет свой журнал по фантастике, – говорит Гарри.

– А нам хоть бы один на страну, – ною я.

– Еще скажи: один на галактику, – бросает муж.

“Ну и как выглядел негр-американец в вашем доме?” – будут спрашивать меня друзья. Он выглядел, как миссионер, несущий свет темным массам белых дикарей в нашей стране. И вдруг с улицы вбежала Агния, наша четырехлетняя дочь, в колготках задом наперед и в свитере наизнанку, сразу видно, что на улице она бегала раздетая, а перед приходом в дом так ДОГАДЛИВО оделась опять.

– А что ты хочешь! Она похожа на обоих дедов. Один дед – молдаванин в шестнадцать лет увидел танки на улицах своей деревни (сталинская оккупация), а другой дед вообще был сдан в детский дом, чтоб жизнь его сохранилась, чтоб не ехал он с раскулаченными родителями в Сибирь (сталинская коллективизация). С тех пор оба деда делают все невпопад, две жертвы сталинизма. Гарри, – обратился муж к гостю. – Мы так нашу Агнию и зовем: две жертвы сталинизма, в дедов она...

Я прямо восхитилась вылуплением мысли из самой себя – тело мысли, такое прекрасное, могло быть совсем не видно Гарри, но тут, к счастью, Боря разлил чай, и разговор переключился. Муж мой начал: Гарри, вот Боря – неомарксист, он и литературу любит, но не взаимно (намек на неудачные стихи Бори – понятен ли он Гарри?). Главное: они мечтают захватить власть в свои руки, семьдесят лет марскизм-ленинизм ставил эксперимент на выживание, им все мало...

– Воды в туалете нет, – на ходу сообщил мой сосед, проходя по коридору мимо нашей двери.

– Эксперимент по выживанию продолжается, – ответил муж.

Надо перевести разговор, думаю я, вот на полке томик Огдена Нэша, кто ваш любимый поэт, Гарри?

– Я Набокова, между прочим, люблю. Дело в том, что я учился в ФРГ, и хотя русский мой основной предмет, я люблю и немецкий...

– Берите икру минтая, – предлагает сын, – или вы ее не едите?

– Я все ем, но мое любимое блюдо – орвл... такие желтенькие, растут, едят с солью, не знаете? Словарь можно найти в доме? Я вам покажу в словаре...

Он произносил нечто вроде ОРВЛ, мы не понимали, словарь не нашелся, русско-американские отношения висели на волоске, и я решила относиться к нему еще на порядок более, как к равному. Гарри не знал, чего от него хотят, потому что равность моего отношения в тоне выглядела так, словно от него чего-то хотят, наконец он что-то понял и в свою очередь врубил ответную равность, и в воздухе бешено закружились сталкивающиеся потоки прав личности и этнического самосознания, на мгновение показался и исчез Авраам Линкольн, но почему-то загорелый очень-очень.