Читаем Нити судьбы полностью

– Арсений Нойманн, – представился я.

– Вероника Ростиславовна Милонова, – она подала мне руку. Маленькая и тёплая ладонь оказалась очень нежной.

– Так это по вам так скучает пациентка, – поймав её вопросительный взгляд, я добавил: – Та, что из седьмой палаты.

– Жанна Валерьевна, – проронила она и обвела пустую комнату взглядом. – Вы последний из волонтёров, кто остался здесь. Почти все работники разошлись. Их ждут семьи и друзья.

   В голосе Вероники Милоновой звучала грусть, она тосковала по дому.

– Я вовсе не волонтёр и здесь не по своей воле, – сгорая от стыда, признался я. Лгать не хотелось. В ней чувствовалась прямота и честность, что, должно быть, Милонова ценила и в других. Моя невольная исповедь её не смутила. Доктор больше не задавала вопросов, и я был ей благодарен.

   Вероника Ростиславовна Милонова – единственный врач – терапевт. Кроме неё, в штате хосписа числились два онколога, геронтолог и психолог.

– Та пациентка спрашивает, когда закончится её путёвка в этом санатории. Несчастная не подозревает о том, что больна? – вспомнив о женщине с детским лицом, спросил я.

– Конечно, она даже не догадывается. Не все пациенты знают, что находятся в хосписе. Говорить правду следует только тогда, когда понимаешь, что человек готов услышать и принять такую истину. Она оказалась не готова. И мы, посовещавшись с родственниками, решили не сообщать ей о страшном диагнозе. А вообще… – Вероника Ростиславовна взяла из шкафчика банку с кофе и кружку, – пациенты приезжают к нам добровольно, их никто не держит здесь, они вольны уйти. В хосписе нельзя никого заставлять делать что-то или ограничивать.

   Она приготовила кофе и налила немного молока.

– Вы, должно быть, устали? Первый день, столько новых обязанностей, – произнесла она, посмотрев на меня с материнской заботой. Ничто не могло укрыться от её добрых, проницательных глаз. Рутина быстро утомляла меня. Кроме того, вечером ждала другая работа.

   Доктор Милонова выпила напиток, и закатав рукава, отправилась в седьмую палату к женщине с детским лицом. Когда терапевт уходила, с халата упало белое пёрышко. Наверное, на плече оно очутилось, когда Вероника снимала свои ангельские крылья.

   На часах полседьмого нужно спешить в ресторан. Если я опоздаю, менеджер будет мной недоволен.

   ***

– Учёные сходятся во мнении – задушевные беседы с барменом продлевают жизнь, – пьяно проговорил посетитель и пальцем указал на пустой стакан. – Налей.

– Спиртное и сигареты резко сокращают продолжительность жизни, – возразил я, наполняя бокал виски.

– Рассказав вам о своих проблемах, я чувствую себя лучше. Вы нечто среднее между психотерапевтом и священником, – посетитель нетвёрдой рукой взял бокал, поднёс к свету, как опытный дегустатор понюхал напиток, затем сделал глоток.

– Рад, что вам легче, – равнодушно ответил я. Слово клиента закон.

   Он рассказывал что-то ещё, я рассеянно кивал, продолжая, протирать стойку и услужливо разливать огненную воду по стаканам страждущих. Бутылки с элитными напитками, что стояли на полках, быстро становились пустыми, такими же пустыми, как и люди, которые окружали меня. Природа не терпит пустоты, поэтому человек жаждет заполнить вакуум. Вопрос лишь чем? Наркотики, алкоголь, случайные связи годились, чтобы ненадолго залатать дыры в сердце.

Сегодня я познакомился с другим миром, где каждая минута ценится на вес золота, где доброта не просто слово, произнесённое кем-то, но нечто вполне осязаемое, способное дарить счастье на короткий миг и приносить долгожданное облегчение. В хосписе я по-настоящему почувствовал, что во мне нуждаются.

   Нужен я был и в ресторане. Только и слышал: "Принеси водки!", "Хочу коньяк!", "Повторите, пожалуйста!". Так по кругу – пустой бокал наполнялся, полный – пустел. Я работал механически, подобно роботу. Усталости я не ощущал, только удовлетворение. Ресторан, в котором я полгода подрабатывал, располагался в центральной части города. Благодаря удачному местоположению, пользовался популярностью у туристов. Впятером мы едва справлялись.

– Какое медленное обслуживание! Официантку просто не дождаться, – возмутился хлыщ в костюме тройке и шляпе, напоминавший Есенина.

– У нас много гостей, – сказал я примирительным тоном.

– Две "Маргариты" и как можно быстрее, – велел хлыщ. Он небрежно относился к деньгам – купюра, которой он расплатился, была мятая. Я проворно смешал коктейли, разлил по бокалам и отдал ему. Не поблагодарив, он схватил напитки и отправился к столикам, распложенным в уединённом уголке ресторана.

– Вот жлоб, он тебе за скорость даже на чай десятки не оставил, – процедил сквозь зубы другой бармен.

   Он сильно тряс шейкер, вкладывая в это действие всю свою ярость.

– Что такое деньги? Песок, – я пожал плечами, налил в рюмки джин и поставил на поднос. – Фруктовая корзина для французов.

   Уставшая официантка забрала плетёнку с фруктами и вновь исчезла в глубине банкетного зала.

12. Аделина

Перейти на страницу:

Похожие книги

12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее