Нью-Йорк

Один из них был особенным. Я была всем для него. Он позволял веселить меня другим мужчинам, смотрел на это и опечаленно улыбался. У него была самая грустная улыбка в мире. Такая правильно построенная диаграмма жизни и смерти, из одного конца в другой, из начала в конец, из любви к ненависти. Он готов был сделать абсолютно всё, он стал добровольным рабом моей игрушечной души. Мне было смешно смотреть на его колючие движения и нелепые рассуждения о мире. Он был зелен и слаб в своей благой немощности. Он слишком много пил, чтобы быть со мной. Не знаю, зачем он пил. Он разочаровывался в каждой капле, но пил-пил-пил. Глушил своё счастье дробовиком. Убивал в себе эндорфины и клялся мне в вечной любви. Он выполнил своё обещание. Зря. Лучше бы просто перестал пить.

Тем временем Акая окончательно захмелела. И мужчина с носом, заботливо завёрнутый в плащ, уже болтал что-то о том, что у него есть номер в гостинице, что, мол, он здесь впервые и совсем не знает, куда идти, а тут вдруг встретил прекрасное создание (видимо, Акаю) и понял, что нашел то, что искал. Акая уже раскачивается, как шар в воздухе, она весела, расслаблена и хочет любви. Она говорит, что она пойдёт в номер, если с ними пойду ещё и я. Нос критично осматривает моё мальчишески резкое лицо, и видно, что я совсем не в его вкусе, но всё-таки соглашается.

И вот мы расшагиваем улицу уже втроём. Никак не могу понять, который час, но почему-то прохожие гудят, как мёртвый улей. И почти у каждого в лапе батон или рыба.

Пока Акая и Нос беседуют о какой-то мерзости, я начинаю разговаривать сама с собой и в итоге сочиняю стихотворение, которое можно даже куда-нибудь отнести, к пыльному редактору с жёлтыми камнями на зубах. Он, может быть, успеет обрадоваться, если не умрёт.

Мне приходится остановить процессию плотской любви, я привычно залезаю на скамейку и начинаю громко говорить в слух:

Всё исписано вашими пакостямиСлезливыми причитаниями

ГлазВы льёте на мир вашу гнильИз тупых и острых фраз.Дайте зонтЯ хочу укрыться от вашей тупостиХочу забыться от вашей тёмной глупостиРастеряться по миру с пескомКак «Титаник» повстречаться со льдом.Буду плавать под льдинойРазвлекаясь рыбной ловлей

Держать руки мёртвыхТак будет много удобней.Найду там я правдуРасскажу её людямА меня с криком осудятИ отправят в ссылку ко львам.Львы не съедят моё мясоМоё мясо – мясо моёЛучше слижите всю гниль обществаМне ей заблевали лицо.

Чистые линии пальцевГрязные стопы ногУберите свои пошлостиЯ яйцо которое сварено в срок.Дайте зонт мерзавцыИли к тиграм хотя бы ужеЭта система как неудавшийся тортНа мягком парафиновом корже.Слабым спиртом залили свободуТабаком расписали могилы

Я вам не пустая игрушкаИз дерьма цвета несвежей глины.До свидания вам глупым людямЯ дарю вам широкий поклонУхожу искать я свой зонтНаверное на Марсе спрятан вами же он.

Они не прервали меня ни разу. Значит, импровизированный рассказ удался. Бездушные прохожие стопорились и выслушивали меня, а после этого стремительно убегали: им не понравилась моя песнь. Мне было плевать, самое главное для меня – мнение Акаи. Она разбирается в чувствах, звуках и винтовках, только она может сказать правду, которую я буду слушать. Нос стоит ровно напротив и полощет меня своим взглядом, он явно начинает понимать, что нужно убегать, спешить, пока не поздно, ибо я – зло в юбке, монах в кожаных брюках или клоун с гранатой в руке. Выбирай любое. Я могу сделать абсолютно всё.

Акая критично осматривает небо, и её светлые локоны копошатся в свете последних на сегодня солнечных лучей.

«Зонтик. Где-то уже это было», – веско произносит она.