Нюансеры

Обнялись. Расцеловались. Искренне, слегка театрально, но тут уж ничего не поделаешь. Юрий Сергеевич, младший брат Алексеева, даром что почтенный фабрикант, владелец Григоровской фабрики, страдал двумя семейными недугами – слабым сердцем и тягой к актёрствованию. Отец-основатель «Товарищества исполнителей драматических произведений», он не мыслил себя вне сцены, превращая в подмостки любое место, где только ни появлялся: ресторан, красильню, шерстомойню. Это свойственно любителям, подумал Алексеев-старший. Мы с ним оба любители, надо признать. Профессионалы же, напротив, где ни появятся, стараются не выходить на свет без особенной нужды.

О встрече братья условились заранее, телеграммой. Ресторан «Гранд-Отеля» был выбран не случайно, и не только из-за кухни – до того, как стать гостиницей, каменное здание на Павловской площади шестнадцать лет верой и правдой служило Малому театру. Эту великую эпоху Алексеев не застал, поскольку был слишком молод, но всякий раз, приезжая в губернский город Х, заходил сюда – поклониться теням прошлого. Свое регулярное присутствие в «Гранд-Отеле» он видел неким оберегом, талисманом на удачу – посмеивался над собой, язвил на тему актёрских суеверий и всё равно шёл сюда, словно его тянули на верёвке.

– Эй, человек!

Человек явился с водочкой. Принял у нового гостя пальто и шляпу. Доложил, что суп из рябчиков на подходе, а молочный поросёнок уже набит гречневой кашей, как кисет табаком. Юрий заказал борщ красный, со сметаной и пампушками, да так, чтобы подали вместе с рябчиками, а то слюна зря потечёт; после борща велел нести жаркое из утки. Взяли и десерт: яблочную шарлотку.

– Был у нотариуса? – без обиняков спросил Алексеев-младший.

Это было в его привычках: с ходу брать быка за рога.

Кивнув, Алексеев с улыбкой разглядывал брата. Юра был исключительно хорош собой: высокий, гибкий, грациозный в движениях. Братья являли миру пример семейного сходства; оба носили усы, одинаково стриглись, только черты младшего отличались большей тонкостью, а овал лица – мягкостью. Подбородок, брови, разрез глаз – всё, что в старшем выдавало характер сильный и противоречивый, в младшем говорило об изяществе и уступчивости. Разве что шляпу Юрий всегда сдвигал набекрень, что придавало ему некую ироничность водевильного комика. Крестили его Георгием, но в семье с рождения звали Юрием, в то время как за Алексеевым прочно закрепилось прозвище Кокося.

В детстве, когда богомольцы, летней ночью бредущие на Троицу в Любимовку, в церковь Покрова Пресвятой Богородицы, сломя голову бежали от привидений в белых простынях, с улюлюканьем выскочивших из придорожной канавы – забаву изобретал Кокося, а взбучку за неё получал Юра.

– Был.

– Что говорит Янсон?

– Просит не уезжать из города в течение недели. Потом дело завертится без меня. Если что, ты присмотришь? Я оставлю тебе доверенность.

– Присмотрю, не волнуйся.

– Как мама? Все ли в порядке?

– Маманя? Ну, ты её знаешь. Тише мыши, доброты неописуемой, хоть к ранам прикладывай. И вдруг как вспылит! Орёт на прислугу, словно они крепостные, тарелки бьёт, грозится. Через час остынет, бежит извиняться. Балует, подарки дарит...

Алексеев засмеялся. Он хорошо знал переменчивый норов матушки.

– Найдёт себе какую-нибудь нищенку, – Юрий заиграл бровями, глазами, всем лицом, усиливая трагикомический эффект, – и носится с ней, как с писаной торбой, дни и ночи напролёт. Последнюю рубашку отдаст. Потом нищенка рубашку сносит, украдёт у мамани брошку или колечко, сбежит, а маманя страдает, плачет, мучается мигренью. И опять: раскричится, тарелку об пол, прислуга давай поклоны бить...

После смерти мужа Елизавета Васильевна Алексеева перебралась к младшему сыну в Андреевку, усадьбу в шестидесяти двух верстах от города, где и проводила почти всё время. Свой же дом в Москве, по Садовой у Красных ворот, оставила Алексееву – в этом доме он и жил последние три года. Мать порой наезжала к нему, но долго не задерживалась, возвращалась к младшему.

– Так что, друг мой Кокося, не извольте волноваться...

Принесли борщ и суп. Юрий заложил салфетку за воротник, подвинул тарелку ближе. Алексеев проделал то же самое, вдыхая запах супа из рябчиков. Пахло крепким бульоном, птицей, обжаренной в масле, шампанским – обязательным компонентом, если верить французским поварам. В аромате чего-то явственно не хватало. Перца добавить, что ли? Или водки? Первая рюмка пошла хорошо, звонко, без обременительного тоста. Юрий поддержал, водка прервала его монолог, но лишь на краткий миг:

– Квартира понравилась? Заикинская?

– Квартира хорошая. Две приживалки, с ними я разберусь позже. Не гнать же на мороз...

– Это верно. Пусть живут, дело долгое, успеется. Тебя не стесняют? А то перебирайся в «Гранд-Отель»! Знаешь ведь, какие тут апартаменты! Сам бы жил, да не люблю городской суматохи.

Алексеев знал. Просторные комнаты, отделанные шёлком и бархатом. Изящная мебель. Полный набор услуг европейского класса. Вот-вот, полный набор.