Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

После женитьбы отца мистер Томас Ньюком-младший перебрался вместе со своей няней Сарой из маленького домика по соседству, где им так уютно жилось, в роскошный дворец, окруженный садами, теплицами, где зрели ананасы и виноград, лужайками, птичниками и прочим великолепием. Этот земной рай находился в пяти милях от Корнхилской водокачки и был отделен от внешнего мира высокой стеной густых деревьев, и даже ворота с привратницкой были увиты плющом, так что путешественники, совершавшие свой путь в Лондон на крыше Клепемского дилижанса, могли заглянуть туда только краешком глаза. Это был строгий рай. Едва вы ступали за ворота, как серьезность и благопристойность сковывали вас наподобие туго накрахмаленного платья. Мальчишка из мясной, который носился как сумасшедший на своей тележке по окрестным лугам и дорогам, насвистывая лихие песенки, услышанные им с галерки какого-нибудь нечестивого театра, и шутил со всеми кухарками, приближался к этому дому шагом, будто ехал за погребальными дрогами, и молча с черного хода передавал окорока и сладкое мясо. Грачи на вязах кричали здесь утром и вечером с важностью проповедников; павлины разгуливали по террасам степенно и чинно, а цесарки, эти лакомые птицы, больше обычного походили на квакеров. Привратник был человек строгий и служил причетником в соседней часовне. Пасторы, входя в ворота, здоровались с его миловидной женой и детками и награждали этих овечек душеспасительными брошюрками. Старший садовник был шотландский кальвинист самого ортодоксального толка и занимался своими дынями и ананасами лишь временно, в ожидании светопреставления, каковое, по его точным подсчетам, должно было наступить, самое позднее, через два-три года. Зачем, спрашивал он, дворецкий варит крепкое пиво, которое можно будет пить только через три года, а экономка (последовательница Джоанны Саускот) запасает тонкое полотно и всевозможные варенья? По воскресеньям (хотя в "Обители" и не очень жаловали это слово) домочадцы группами и парами расходились по разным молельням — слушать каждый своего проповедника — и только Томас Ньюком шел в церковь вместе с маленьким Томми и его няней Сарой, доводившейся ему, кажется, родной или, во всяком случае, двоюродной теткой. Едва Томмя научился говорить, его стали пичкать гимнами, подобающими столь нежному возрасту, дабы он узнал о жестокой участи, уготованной всем скверным детям, и наперед хорошенько усвоил, какие именно наказания ожидают маленьких грешников. Стихи эти он декламировал мачехе после обеда, стоя у огромного стола, ломившегося под тяжестью блюд со всевозможными фруктами и сластями и графинов с портвейном и мадерой, а вокруг сидели упитанные господа в черном платье и пышных белых галстуках; они хватали малыша, зажимали между колен и допытывались, хорошо ли он уяснил себе, куда неминуемо должны угодить все непослушные мальчики. И если он отвечал правильно, они гладили его по головке своими пухлыми руками, а когда он дерзил им, что случалось нередко, сурово ему выговаривали.

Няня Сара, или тетя Сара, не выдержала бы долго в этом душном эдемском саду. Но она не в силах была расстаться с мальчиком, которого ее хозяйка и родственница вверила ее попечению. В деревне они работали в одной мастерской, и когда Сьюзен стала женой коммерсанта, а Сара — ее служанкой, продолжали все так же нежно любить друг друга. В этом новом, богатом и чопорном доме она была всего-навсего нянькой маленького Томмж. Добрая душа ни словом не обмолвилась о своем родстве с матерью мальчика, а мистер Ньюком не удосужился сообщить об этом своим новым домочадцам. Экономка обзывала ее эрастианкой, а горничная миссис Ньюком, особа весьма строгих взглядов, доносила, что она верит в ланкаширских ведьм и рассказывает про них Томми всякую небывальщину. Чернокожий лакей (дворецкий, разумеется, был заодно с хозяйской горничной) досаждал бедной женщине своими ухаживаниями, в чем его к тому же поощряла хозяйка, собиравшаяся отправить его миссионером на реку Нигер. Немало любви, преданности ж постоянства пришлось выказать честной Саре за все эти годы жизни в "Обители", покуда Томми не отослали в школу. Неустанные мольбы и просьбы хозяина, который с глазу на глаз заклинал ее памятью любившей ее покойницы не покидать их; привязанность Томми, его простодушные ласки, его злоключения, слезы, проливаемые над гимнами и катехизисом, которые вдалбливал ему преподобный Т. Хлоп, ежедневно приходивший из Хайберийского колледжа и имевший твердый приказ не жалеть розог, дабы не избаловать ребенка, — все это удерживало Сару в доме, пока ее питомца не отослали в школу.