Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

— Плимутрок не может срезать ветки или убить зайца в своем парке, — говорил трагическим тоном наш добрый старый майор, — а кормится собственной капустой, виноградом и ананасами, да еще получает плату за осмотр замка и парка, каковые по сей день остаются украшением графства и одной из достопримечательностей нашего острова. Когда же Плимутрок приезжает в Шантеклер, то его шурин, Бэллард, одалживает ему всю посуду и трех людей в придачу, а из столицы пригоняют фургон с дворецким на облучке, шестью лакеями на крыше да четырьмя кухарками и четырьмя горничными внутри, и они прислуживают там в течение месяца. А едва отъедут последние гости, слуг снова запихивают в фургон и везут обратно в город. Плачевное зрелище, Сэр, плачевное!

В дни молодости лорда Кью и двух его достославных приятелей их подписи украшали собой множество листков гербовой бумаги, содержащих денежные обязательства; впоследствии один лишь лорд Кью благородно все эти обязательства выполнил. Его товарищам по оружию нечем было расплачиваться с долгами. О виконте говорили, будто его дядюшка Бэллард определил его милости кое-какое содержание, а какие птицы кормят Белсайза, на что он существует, — живет, смеется, ходит такой нарядный, холеный, сытый, и всегда имеет при себе шиллинг заплатить за кеб и сигары, — было для всех тайной. Трое друзей утверждали, что находятся меж собой в родстве, а в каком именно — пусть допытываются наши знатоки генеалогии.

Когда старшая дочь лорда Плимутрока сочеталась браком с почтенным и достопочтенным Деннисом Удавидом, архидиаконом Балинтаберским (ныне виконтом Удавидом Килброгским и лордом-епископом Балишанонским), то было в Шантеклере великое празднество, на которое съехалась родня обеих высоких договаривающихся сторон. Среди прибывших оказался и бедный Джек Белсайз, и с тех пор потекли слезы, которые льются в Баден-Бадене и сейчас, в описываемый нами период. Клара Пуллярд была в те поры премиленькой девицей шестнадцати лет, а Джек — статным гвардейцем лет двадцати семи. И поскольку ее нарочно предупреждали, что Джек — отъявленный повеса, за которым числится много прегрешений; поскольку ей не велено было сидеть рядом с ним за столом, гулять с ним в саду, вальсировать, играть на бильярде; поскольку ее корили всякий раз, когда она ловила его в жмурки или он заговаривал с ней, поднимал ей перчатку или касался ее руки за карточным столом; и поскольку оба они были нищие, но зато хороши собой, — то Клара, конечно же, постоянно ловила его в жмурки и непрестанно попадалась ему в аллеях, коридорах и прочих местах. Она влюбилась (притом, не первая) в его широкую грудь и тонкий стан и справедливо считала его усы красивейшими в обоих кирасирских полках его величества.

Мы не знаем, сколько слез пролилось в опустелых чертогах Шантеклера, когда гости разъехались, а четыре кухарки, четыре горничные, шесть лакеев и временный дворецкий покатили в личном своем экипаже назад, в столицу, до которой от роскошного этого замка меньше сорока миль пути. Откуда нам знать? Приглашенные отбыли, затворились ворота парка, и все окуталось мраком тайны, только в уединенной опочивальне уныло мерцали две восковые свечи, а во всей тоскливой анфиладе комнат можно было различить в сумерках лишь очертания мебели, покрытой темной холстиной, скатанные турецкие ковры да угрюмых предков, мрачно хмурившихся со стен в пустоту. Вы вольны представить себе милорда с одной из этих свечей над грозной кипой бумаг и счетов, и миледи, склонившуюся при свете второй над растрепанным романом, в котором, наверно, миссис Радклифф описывала такой же в точности мрачный замок; а посреди всей этой погребальной пышности одинокую и печальную Клару: она льет слезы и вздыхает, словно Ориана в своем домике, обнесенном водяным рвом, — бедная маленькая Клара!