Читаем Низами полностью

Низами

Эта попытка обеспечить положение сына весьма показательна. Очевидно, материальное положение поэта уверенности в будущем ему не внушало. Правда, в «Лейли и Меджнун» нет жалоб на нужду, которые мы найдем в дальнейших поэмах. Некоторые историки из этого даже заключили, что дар Кизил-Арслана позволил поэту зажить спокойной деревенской жизнью. Но думать, что Низами перебрался в подаренное ему поместье, нельзя. Мы видели, что оно находилось где-то у границ Абхазии. Жить в таком углу в те времена безоружному горожанину было бы слишком опасно. Надо поэтому думать, что Низами довольствовался теми скудными доходами, которые удавалось получить с деревни Хамдуниан. Каждодневное пропитание было обеспечено, но будущее не могло не вызывать опасений. Итти же на службу к шахам Низами попрежнему упорно не желал. Он говорит в «Лейли и Меджнун», в главе, где дает советы сыну:

Откажись от шахского кормления,

Ибо военная служба несет бездомность,

Общения с падишахом остерегайся,

Как сухой хлопок жаркого огня.

От огня, хоть он и полон света,

В безопасности лишь тот, кто вдали.

Можно, однако, думать, что, помимо доходов с Хамдуниана, у Низами был и еще какой-то заработок. На это как будто указывают его слова:

Я кормлюсь трудом своих собственных рук;

Если есть у меня достаток, то из собственного клада,

В другом месте этой же поэмы он говорит, что если бы ему не мешали другие работы, он закончил бы поэму скорее.

Но если материальная обстановка в конце восьмидесятых годов XII века и была у Низами довольно сносной, то жизнь поэта омрачалась тем, что его коллеги по профессии начали проявлять еще более энергичную деятельность, желая избавиться от столь мощного соперника.

Поэт горько жалуется на литературных воров.

Если я своим ремеслом делаю напевание газелей,

То он [соперник] выдвигает клевету.

Если я налаживаю бойкие касыды,

То он открывает вялые создания.

А когда он берется за писание поэм,

Как мне рассказать, какие бредни он городит!

Я чеканю свою монету хорошим штампом,

Он тоже чеканит, но наоборот.

Обезьяна ведь делает то же, что и люди,

И в мутной луже видны звезды.

Мало того, что эти любители легкой наживы его обкрадывают, они еще, стремясь прикрыть свои грязные дела, его же и обвиняют в плагиате:

Обкрадывающий меня, вместо награды,

Ругает меня, хотя это и воровской крик:

Ведь когда на улице ловят вора, воры

Бегут по улице, кричат: «Вор! Вор!»

То, что он крадет мои жемчуга, да простится ему,

Но ругань по отношению ко мне да станет ему бедой.

Видит он искусство, а сам в искусстве не силен,

Творит зло и даже не понимает этого.

Низами неприятно затрагивать эту тему. Но поэт оправдывает себя. Он сам никогда никого не обкрадывал; даже собаку, и ту не обидел дурным словом. Он знает, что выражать гнев не достойно разумного человека. Но все же бывают случаи, когда промолчать означает проявить малодушие. Сказать об этом нужно еще и потому, что если в Гандже земляки знают его силы и способности, то ведь за пределами города никто его не защитит от наветов, -приходится о защите подумать самому.

* * *

Сюжет, на который Ахсатан поручил Низами написать поэму, принадлежит к числу наиболее широко распространенных на Ближнем Востоке преданий. Если сравнить его распространение с близкой к нему по характеру «печальной повестью» о Ромео и Джульетте, то мы убедимся, что «Лейли и Меджнун» распространена гораздо шире.

С «Ромео и Джульеттой» в Европе и Америке, как правило, знакомятся через книгу или театр. Предания о Меджнуне во всех странах Ближнего и Среднего Востока давно слились с фольклором, и образы несчастных влюбленных становятся с раннего возраста близкими и привычными друзьями самых широких слоев населения, включая и неграмотных. Не приходится сомневаться в том, что этому распространению в значительной степени содействовала прекрасная поэма Низами.

Самая основа предания восходит к глубокой древности, Курдские фольклорные варианты довольно ясно показывают астральный (связанный с первобытными объяснениями движения звезд) характер лежавшего в их основе мифа. Однако имеющиеся в нашем распоряжении письменные документы все же не идут далее ранней арабской литературы, с которой поэтому и приходится начинать рассмотрение данной темы.

Заказ Ахсатана был формулирован весьма четко:

Хотим, чтоб в честь Меджнуновой любви

Гранил, как жемчуг, ты слова свои.

Чтобы, Лейли невинность обретя,

Ты был в реченьях свежим, как дитя.

Чтоб, прочитав, сказали мы: «Ей-ей!

Клянемся днесь короною своей,

Что сладость книги стоит сотен книг».

Ты перед нами некогда возник,

В чертоге слов, как некий шах Хосров,

Так не жалей опять своих даров, -

Арабской ли, фарсидской ли фатой