Низами

В пятнадцатой беседе Низами жалуется на стариков, завидующих его таланту и не желающих, чтобы он получил свою долю. Можно думать, что речь идет о придворных поэтах, недоброжелательное отношение которых к молодому поэту заставило его отказаться от своих первоначальных намерений и отойти от придворной жизни. Главу поясняет притча о молодом царевиче, который только тогда смог начать спокойно править страной, когда отделался от старых сановников своего отца.

В шестнадцатой главе поэт снова обращается к себе самому и говорит, что преодолеть завистников можно лишь с помощью известной изворотливости. Завершается глава старой истиной — утверждением, что разумный враг все же лучше глупого друга, что иллюстрируется притчей о ребенке, пострадавшем на прогулке и вырученном из беды не друзьями, а врагом.

Семнадцатая беседа посвящена вопросу о «низшем я», то есть земной индивидуальности. Она существует, по мнению поэта, лишь до последнего вздоха, далее же уничтожается. Следовательно, ее интересы большого значения не имеют. Исходя из этого, и нужно расценивать события этой жизни.

Переходя к оценке своей эпохи (восемнадцатая беседа), Низами горько жалуется на падение нравов и двуличность современников. Истинным другом можно считать только того, кто умеет оберегать твои тайны, кому можно смело довериться. Некий царь сделал юношу поверенным своих тайн. Тот так тщательно оберегал доверенные ему тайны, что, боясь случайно проговориться, вообще перестал говорить. Низами кончает Поучение замечанием, что в его время вообще лучше держать язык за зубами:

Счастлив человек, сомкнувший уста:Ведь это у бешеной собаки всегда высунут язык.

Но если земное «я» и конечно, то все же час ухода из мира — не конец, а момент расплаты за все. Нашедший правильный путь, поправший земные блага мажет подняться выше ангела (девятнадцатая беседа). У Харун ар-Рашида (обычно именуемого у нас Гарун аль-Рашидом) был брадобрей, позволявший себе неслыханные дерзости по отношению к халифу. Было высказано предположение, что, выполняя свои обязанности, он случайно стоит на месте, где зарыт клад, ибо человека, стоящего на кладе, даже если он не знает об этом, обуревает гордыня. Землю раскопали и действительно нашли клад.

Последняя, двадцатая, беседа снова дает оценку современников, которых поэт осыпает горькими упреками. Они не только не хотят признать его заслуг, но более того, всячески стремятся ославить и опорочить. Поэтому лучше замолчать и не подвергать себя дальнейшим нападкам. Сокол потому пользуется почетом и сидит на царской руке, что он безгласен, а сладкогласный соловей в унижении питается червями.

Поэму завершает небольшое заключение, содержащее обращение к Бехрамшаху. Поэт признает, что дар его очень скромен, что, может быть, все это даже и на следовало писать. Но поэма написана всего в несколько ночей. А затем по красноречию ей нет равных, она целиком оригинальна, и если бы она не была такой, поэт не решился бы послать ее из Ганджи в другой город.

* * *

Этот обзор поэмы показывает, что она представляет собой «поучение», по характеру примыкающее к обильной литературе, разбирающей вопросы морали и правила поведения человека, широко развившейся в мусульманском мире уже к X веку. Мы уже сказали выше, что поэма отличается особым затрудненным стилем, что отмечает и сам ее автор. Низами вообще один из труднейших авторов, а его «Сокровищница тайн» справедливо считается самой трудной среди всех его поэм. Нет сомнения, что эта затрудненность введена в поэму совершенно сознательно. Это не чтение для развлечения. Поэт написал ее так, что почти каждая строка требует углубленного внимания.

Словарь Низами крайне богат. Но никак нельзя было бы утверждать, что поэт гонится за редкими и трудными словами. Трудность его не в этом, а в том, что, применяя то или иное слово, Низами извлекает из него буквально все заложенные в нем возможности, обыгрывает все смысловые оттенки и возникающие по ассоциации представления. Каждое двустишие окружено своеобразной дымкой намеков, без понимания которых невозможно и полное раскрытие заложенного в нем образа.

Очень часто Низами исходит при этом не из классической традиции, а из практики живого языка, деталей быта, поговорок и поверий. В этом и заключается его новаторство, его стремление сблизить поэзию с интересами города. Попробуем показать трудность языка «Сокровищницы тайн» на примере. Говоря о красавице, Низами дает такое двустишие:

Смута этой луны, сшившей касаб.Хирман луны, словно касаб, сожгла.