No Name

Я оглянулся на город, на две горы, поджимавшие его к морю. На вершинах обеих гор вовсю старался ветер, совершенно неощутимый здесь – он перепихивал через каменные хребты облегченные после дождя тучи. "Давай-давай! – подбодрил я его мысленно. – Нам здесь не нужен дождь".

А город, заметив отсутствие дождя, стал понемногу оживать. На улочках появились люди. Долетел до меня чей-то смех. Еще пару минут и мое одиночество будет растворено в звуках шлепающих по мокрому булыжнику ног, в разноязыких разговорах, в пении птиц и криках чаек.

Солнечный луч вошел в самую середину города.

В другом конце набережной я увидел медленно идущую мне навстречу девушку с маленькой рыжей собачкой на поводке. Черные волосы собраны в косичку, торчащую вверх. Я уже видел ее. Видел дважды.

Я отошел от воды и тоже, выйдя на набережную, пошел не спеша ей навстречу. Мне кажется, она не будет против того, чтобы улыбнуться мне в ответ на мою улыбку. У нее овальное восточное лицо и глаза, форму которых называют миндальной.

До нашей встречи оставалось метров двадцать, но в это время она свернула на улочку, карабкающуюся назад в верхний город.

Набережная вновь пустынна.

Город накрыт солнечным светом.

Я сел на все еще мокрую скамейку и закрыл глаза.

И вспомнил тот единственный случай, когда одна из войн закончилась при мне, буквально в моем присутствии. Было это в Южной Азии. Окопы, которые мы углубляли перед последней атакой противника, были наполовину заполнены грязной водой.

Между нами и противником было огромное поле практически без растительности. Уже два или три месяца шла позиционная война со слабыми попытками атак, вследствие чего на поле оставались лежать многие убитые и раненые. Ни тех, ни других не подбирали. Раненые иногда пытались доползти до своих, но "свои" не спешили им на помощь и я не помню ни одного случая по нашу сторону окопов, чтобы хоть один раненый добрался. И вдруг неожиданно пришло известие о том, что война окончена. Никто, как я понял, в это не поверил, но тут все обратили внимание на окопы противника, точнее на то, что противники повылазили из окопов и, не боясь прицельного огня, ходили, курили, что-то кричали. Этого хватило солдатам, чтобы тоже вылезти из грязной жижи, в которой они просидели несколько месяцев, и размять затекшие в язвах ноги. Через некоторое время я услышал шум мотора и тут же со стороны тыла подъехал танк, потом рядом с ним остановился грузовик с прицепом. В кузове грузовика сидели женщины, а на прицепе были навалены какие-то инструменты. Уже позже я понял, что на позиции привезли бригаду соседней сельхозфермы. Солдаты окружили женщин, смеясь, весело говорили о чем-то, а потом начали стаскивать с прицепа то, что оказалось глубокопочвенными плугами. Два из них прицепили к танку. На топливные баки танка забрались две девушки-крестьянки с корзинами, плетенными из рисовой соломы. Танк зарычал и тронулся с места. Плуги врылись на всю глубину ножей и земля отваливалась на бок длинным отрезанным ломтем, а девушки, набирая пригоршни каких-то семян, бросали их уже в отверзшуюся твердь. Ошарашенный я стоял, все еще сжимая в руке лопату – в той армии мне не доверили оружия – но вдруг до моего сознания дошло, что сейчас распахивается то самое поле битвы, на котором лежат сотни погибших, а среди них, может, кто-то еще живой, жаждущий помощи. Я всмотрелся и не поверил своим глазам – танк ехал прямо, не стараясь объезжать лежащие у него на пути трупы. Вcе перепахивалось, отрезанные ломти земли удобрялись кровью. Девушки, оставшиеся стоять у грузовика, запели песню. Солдаты ее подхватили. Я не ожидал услышать таких веселых голосов. А танк был уже на середине поля. Гул его двигателя заглушался песней. Со стороны окопов бывшего противника кто-то махал какой-то тряпкой, нацепленной на палку приветствовали танк?!

Ко мне подошел низкорослый офицер, со спины – мальчишка лет тринадцати. Похлопал по плечу, жестом предложил подойти к краю поля. Потом наклонился, взял в ладонь кусок черной жирной земли, размял ее, понюхал и с видимым удовольствием показал мне. Потом аккуратно опустил земляную грудку на место и сделал широкий жест рукой, показывая, должно быть, что я – свободен.

Танк теперь ехал навстречу. Солдаты поскидывали гимнастерки и возились с другим прицепным плугом.

У грузовика остановились еще два танка.

Мне страшно захотелось побриться: моя беспорядочная борода раздражала кожу. Сияло солнце. По небу кружила большая птица. Кружила над полем. Я смотрел на эту птицу и старался обо всем забыть.

Но, как назло, тяжелые многослойные воспоминания опускались передо мной, и не было в этих воспоминаниях ничего хорошего, ничего радостного.

Промелькнуло еще одно поле битвы, виденное мною на Ближнем Востоке. Память навязывала мне сравнения.

На том поле среди десятков убитых мы искали по фотографии одного человека. Я не знаю, зачем палестинцам так нужен был его труп.