No problem

– Сынок, ну поменяй ты мне сиделку эту, Бога ради. Да на любую, но только чтобы обязательно русская была. Пусть хоть какая, хоть самая завалящая, но только чтобы наша. Я вон вчера, ночью просыпаюсь, а она надо мной стоит, руками над пузом моим водит, ну там где шов, и все приговаривает чего-то на своем: «Аллах, да Аллах». Я ее: «Чего ты там бормочешь?» А она: «Это чтобы вы выздоровели быстрей, что б заживало лучше». Как же… нужно ей, чтоб я быстрей выздоравливала. Ей же пока она со мной – денежки идут, а как поправлюсь, так ей фьють, ищи новую бабку. А как она мне градусник мерить дает? Только поставила, еще и минуты не прошло, а она его уже обратно выдергивает. А спрошу: «Сколько там?» Она: «Все нормально, все нормально». Может, у них в Киргизии все так меряют, у них же там жара стоит, а у меня, если больше тридцати семи и двух, то я помираю просто. У меня-то нормальная температура – тридцать пять и восемь. И сестры мне здесь укол жаропонижающий до тридцати восьми не делают. Говорят, до тридцати восьми организм сам с температурой борется, а я помираю, дышать просто нечем. Задыхаюсь. А они ни в какую. Я вон вчера им скандал закатила. Сказала, что если не уколют, то я тогда орать буду. Только тогда и сделали. Вот такие вот дела. А Анна эта еще специально градусник мой сестрам не показывала. Даже когда мне укол положено было – мне не делали. Вот так вот, сыночек. Я так думаю, она еще и порчу на меня наводит…

– Мам, ну ты че-е-е? У тебя же высшее образование, а ты порча…

– Не перечь мне, сынок. Слушай меня, я же сейчас больная, мне перечить нельзя. Она, конечно, расторопная, все делает, иногда даже предугадывает. Но ты б, сынок, видел какой у нее злой взгляд, порой бывает. Черный такой. Вот сегодня с утра, когда она меня перебинтовывала, я случайно на нее глянула. Так меня аж передернуло. Злоба такая на лице, и прям так и прет на меня. И опять губами чего-то шевелит. Не иначе как заговаривает, чтобы я не поправилась. Вот так-то вот. Вот почему я тогда тут уже пятую неделю лежу? И четвертую операцию терплю? Ты что же думаешь, у врачей здешних просто нитки гнилые что ли, которыми они меня штопали. Как же. А чего ж тогда все в палате моей уже поменялись, да выписались? Одна только я кукую. То-то и оно. Это все она, Анна, будь она не ладна. Поменяй ты ее, ну, пожалуйста. А если нельзя поменять, то вообще откажись. Я до туалета и так как-нибудь доковыляю. Да и сестрички местные помогут. Должны помочь, им же за это государство деньги платит.

– Хорошо, мам, хорошо. Завтра я попробую этот вопрос решить.

– А чего там пробовать? Ты уж, пожалуйста, реши, а то я не выкарабкаюсь с ней. Угробит она меня. Тебе это надо?

– Хорошо, мам. Не волнуйся, решу я это завтра. Обязательно.

– Ну, вот и славненько. Когда у тебя автобус обратно?

* * *

– У-у-у… шайтан-болезнь… уходи, уходи… Аллах всемилостивый… дай этой женщине здоровья и сил для выздоровления. Помоги ей на ноги побыстрее подняться. Чтобы и ей полегчало, и детям ее… Вон сын ее почти каждый день сюда ездит, из своего Королева до Химок через Москву, а потом еще до этого Новогорска… А вот мой сынок ездил бы так ко мне? Ему же еще дальше, он сейчас в Бишкеке…

– А-а-анна, что ты там бормочешь, дай лучше градусник и посмотри, не подтекает ли повязка?

– Да-да, сейчас-сейчас.

На другой день Анну, а если уж быть совсем точным, то Айнагуль, сменила жизнерадостная хохлушка-хохотушка Гала. И хотя рвения к работе у Галы было значительно меньше, чем у Айнагуль, через некоторое время мама все равно пошла на поправку. То ли природа свое взяла, то ли нитки на этот раз более крепкими оказались, но факт остается фактом. Ну, и слава Богу. Только вот какому? Христу или Аллаху? Да и какая, впрочем, разница. Хоть Будде…