Нобелевская премия

– Всё это просто одно большое свинство, – подвёл я итог, в общих чертах описав Димитрию содержание прочитанного до середины документа. – Только Кристине это не поможет. Это стало бы хорошей пищей для газет, не будь они все куплены, а в остальном…

– Эх, люди, – сказал Димитрий и тяжело поднялся. – Пойду лягу. Или хотя бы оденусь. Холод собачий. – Несмотря на своё заявление, он так и остался стоять. Видимо, это решение его перегрузило.

Я продолжал листать, переворачивая страницы. Дальше я наткнулся на что-то вроде текущего дневника проекта. Одиннадцатого октября Хунгербюль записал:

Вот чёрт, Нобелевская премия достаётся, как нарочно, одной нашей научной сотруднице! Как невовремя. Лишнее внимание общественности. Придётся прервать опыты в детском доме как минимум до конца года. Кольстрём будет недоволен, ведь мы только начали.

– Кольстрём? – споткнулся я. – Что ещё за Кольстрём?

– Что? – буркнул Димитрий, рассеянно потирая плечи и вперившись взглядом в одну из своих икон.

– Они уже проводят какие-то опыты на детях, и в этой связи упоминается однофамилец директора детдома, в котором я рос, – сказал я, снова перелистывая назад и лихорадочно просматривая страницы, нет ли там ещё упоминания этого детского дома. Хунгербюль ведь педант, где-нибудь он наверняка его записал…

– Ну, вряд ли это он, – сказал Димитрий.

– От него всего можно ждать, – сказал я. – Кольстрём как раз такой тип. В те времена он экспериментировал с нами даже по своей инициативе: давал нам какие-то таблетки, чтобы мы были послушными. Послушными!

Как я ненавижу это слово.

– Я знаю. Ты мне уже сто раз про это рассказывал, – терпеливо вздохнул Димитрий. – Но такое совпадение невозможно.

Я его почти не слушал. Я наклонился вперёд, сполз с кресла на колени, разложил отпечатанные листы на полу и пробегал по строчкам текста на чужом языке, водя по ним пальцем. Где-то это должно быть. Хунгербюль всему вел учёт, протоколировал каждую мысль и каждое событие.

– Гуннар… Ты чокнулся. Кольстрем не такая уж редкая фамилия.

Я его не слушал. Детский дом попадался в тексте не раз. Но какой? Где?

– Ладно, пойду надену что-нибудь. Холод зверский.

Я чувствовал, как в моих жилах пульсирует кровь. Мой охотничий инстинкт пробудился и взял командование на себя, он выпарил из моего тела всю водку и заменил её на адреналин. Вот. Запись почти годичной давности.

Интересный контакт: сегодня утром познакомился с другом моей экономки. Надзорный куратор освободившихся из тюрьмы. Сказал ему, скорее ради шутки, что у него ведь, в силу профессии, должны быть хорошие связи с преступным миром. Ответ был такой: да, а что именно вам нужно? Кажется, он принял это всерьёз. Его зовут Пер Фаландер, он живёт в Бьёркхагене.

– Собака, – невольно простонал я. – Проклятая собака…

Могло ли такое быть? Я перечитал ещё и ещё раз, проморгался, чтобы прогнать чувство, что всё это мне только снится. Пер Фаландер! Так и написано, чёрным по белому. И ошибки перевода при чтении имени не может быть.

– Это не случайность, – сказал я в пустую гостиную.

– Что? – послышалось из спальни.

– Я говорю, это не случайность. – Я сгрёб листы и встал. У меня всё болело. Да, и в самом деле было холодно. За окнами свистел ледяной ветер, и холод проникал сквозь щели. Я швырнул стопку бумаги на кресло, схватил пистолет и шатаясь побрёл в спальню.

– Это не случайность, – повторил я и объяснил Димитрию, что я обнаружил. – Пер Фаландер, конечно, знает всю мою подноготную, в конце концов, он надзирает за мной уже двадцать лет. Про детдом я рассказывал ему больше, чем кому бы то ни было на свете.

– Но всё равно, по-моему, это просто дурная случайность, нет? – скептически сказал Димитрий, уже натянув брюки, но всё ещё не справившись с наполовину вывернутым пуловером. – Вот чтобы именно твой надзорный куратор спутался именно с экономкой этого типа из «Рютлифарм», а потом ещё и…

В моих ушах стучало, как в кузнице, детали пазла неотвратимо сдвигались в одну картинку.