Нобелевская премия

– Нет-нет, всё было наилучшим образом. Наоборот, я хотел поблагодарить, что вы и ваши коллеги так моментально всё сделали. – Он улыбнулся, располагающе, как он надеялся. – Просто передайте от меня остальным благодарность.

Она осторожно ответила на его улыбку:

– Как, ещё раз, ваше имя?

– Андерсон. Ганс-Улоф Андерсон, – повторил Ганс-Улоф. Теперь-то уж она точно не скоро забудет. Он взял свою чашку и сел за столик так, чтобы постоянно держать кассиршу в поле зрения. Большие часы на стене показывали без четверти десять.

Он с трудом удержался от желания выпить кофе залпом. Это не ускорило бы движения стрелок. Напротив, он должен производить впечатление человека, который никуда не торопится.

Но без десяти минут десять чашка всё-таки была уже пуста. Он нащупал в кармане бумажку с номерами телефонов, Здесь, никуда не делась.

Без пяти десять он решил взять себе еще один кофе. Он встал, удостоверился, что кассирша видит его и понимает, что он вовсе не уходит из кафетерия, а просто идёт к автомату за вторым кофе. Когда он с полной чашкой подошёл к кассе расплатиться, стрелка часов со слышным щелчком как раз перескочила на без четырёх десять.

– Как это приятно, что вы поблагодарили, – сказала кассирша. – Обычно всё, что мы делаем, воспринимается, как нечто само собой разумеющееся.

Эта столь же неожиданная, сколь и незаслуженная похвала прямо-таки пристыдила Ганса-Улофа. До сих пор он тоже все услуги кафетерия воспринимал как нечто само собой разумеющееся и не вспоминал про них.

– Да, – смущённо ответил он. – Вы же знаете, что говорят о профессорах. Что они вечно парят в иных сферах, не так ли?

– Да, но на самом деле это не так, – решительно кивнула женщина.

В это мгновение раздался звонок телефона, Ганс-Улоф вздрогнул так, что расплескал кофе на светло-серый, в пупырышках, пол.

– О, проклятье! – так и вырвалось у него. Похоже, это становилось уже закономерностью!

– Не беспокойтесь, профессор, я сейчас все вытру. Просто возьмите себе новую чашку.

Раздался второй звонок.

– Но… – заикался Ганс-Улоф.

– Нина! – крикнула женщина через плечо. – Ты подойдёшь? – Она быстро схватила из-под стойки ведро и тряпку.

Откуда-то сзади появилась женщина неприветливого вида и сняла трубку. Ганс-Улоф стоял, глядя, как кассирша вытирает перед ним пол, и пытаясь расслышать, что говорится, пытаясь быть здесь,

на виду…

– Да, – сказала женщина ни о чём не подозревающим тоном, и потом: – Нет. Почём я знаю.

Здесь я! – хотел крикнуть Ганс-Улоф, но не смог издать ни звука. Трубку сняла не та! Такого он не мог предвидеть.

– Послушайте, – говорила звонившему угрюмая женщина по имени Нина, – по упаковкам абсолютно ничего не было заметно. Я не знаю, отчего сухое молоко испортилось, но оно испортилось. Да, мы вскрыли все упаковки. Все. Ну, это же видно сразу. Какая-то слизь, понятия не имею; одну я для вас придержала, если вам интересно взглянуть. Одну, да. Что-что? Разумеется, остальное мы выбросили… Для чего же? Ведь вы всё равно больше никому не смогли бы его продать.

Ганс-Улоф с облегчением вздохнул. Звонок его не касался. Было без двух минут десять.

И без того дурное расположение духа Нины с каждой минутой становилось ещё хуже.

– Так вот, я не обязана от вас это выслушивать. Звоните моей начальнице; за всю эту бодягу отвечает она. Всего вам! – и повесила трубку так, что стало боязно за целость аппарата.

Ганс-Улоф с облегчением взял себе новую чашку кофе и вернулся к столу. Было десять часов, потом пять минут одиннадцатого, потом десять минут одиннадцатого. В четверть одиннадцатого чашка была давно пуста, но при мысли о третьей у Ганса-Улофа выворачивало желудок. В половине одиннадцатого кассирша прошлась тряпочкой по стойке из нержавеющей стали, потом вытерла несколько столов поблизости и спросила:

– Принести вам ещё одну чашку, профессор?

Ганс-Улоф помотал головой.

– Нет, спасибо. – Так поздно журналист уже, видимо, не позвонит. Видимо, что-то ему помешало. – Мне уже надо идти.

Остаток дня он провёл в напряжении, не меньше утреннего. Он никак не мог дописать совершенно пустяковое письмо, то и дело перестраивал фразы, а потом стёр весь текст. Он сортировал ксерокопии, переставлял книги на полке, листал какие-то папки, в которые не заглядывал целую вечность, и при первой возможности уехал домой.

Звонка в этот вечер не было. Он сидел на диване, переключал программы и ждал. В полночь он снова прокрался наружу и поехал к телефонной будке, на сей раз к другой. Но Бенгт Нильсон не ответил ни по одному из своих номеров, сколько он ни набирал.

Журналист наверняка повторит свою попытку в кафетерии завтра. На самом деле Ганс-Улоф вовсе не был уверен, правильно ли понял Нильсона, когда они договаривались о звонке. Вполне возможно, предполагался только завтрашний день. Действительно: что бы он успел сделать за неполные сутки? Вот именно. Должно быть, так и есть: неправильно понял.