Ночь черного хрусталя

Милов пробудился в назначенное им самим время — в разгар ночи. Вышел из барака, не скрываясь, в одном белье, шел согнувшись, придерживая руками живот, так что со стороны можно было подумать, что у него схватило живот (явление в Лесном поселении вовсе не редкое), и он спешит в место облегчения. На самом же деле руки его прижимали к животу укрытую под майкой рацию с подсохшими батарейками; Милов надеялся, что хоть ближняя связь у него состоится. Легкой рысцой он проследовал в направлении общественного места, забежал в него, — там оказалось пусто, — протрусил до второго входа, в противоположном конце длинного, многоместного храма задумчивости, там осторожно выглянул и выскользнул наружу. Сразу же обогнул сооружение, все еще морщась от тамошней атмосферы. Тут же начинался лес, и он запетлял среди деревьев, пока не нашел в неверном лунном свете местечко, показавшееся ему подходящим. Залег за муравейником, — сейчас это было безопасным, шестиногие труженики мирно спали, — и включил аппарат.

Батарейки, конечно, не восстановились так, как ему хотелось бы, однако худо-бедно дышали. С ними и думать было нечего — докричаться до своих, он на это и не рассчитывал. Но Леста, быть может, все-таки откликнется?

Ему не повезло: хотя было время связи, она его не слышала. Он же ее и не мог услышать: Леста ни в коем случае не должна была вызывать его, а только ждать; но его зов не доходил. Милов пытался докричаться до нее минут десять, потом питание совершенно отказало — аппаратик вырубился. В первое мгновение, когда в телефонах настала тишина, Милов сгоряча чуть не выкинул коробочку, но вовремя опомнился и вернул ее на место, под майку. Снова зашел в дощатое помещение и утопил батарейки в выгребной яме. Связи не было. Но именно сейчас, когда он стал, наконец, понимать, что ему надо было сделать и чего не нужно, она сделалась совершенно необходимой.

Медленно возвращаясь в барак, он напряженно думал. И ничего не мог изобрести, кроме одного-единственного варианта. Не очень надежного и достаточно рискованного — однако выбора не оставалось никакого. Если шоферы, уходившие на кобеляж когда он возвращался вечером в барак, обрели искомое и занялись весельем и любовью с пейзанками — аграрное поселение было, он помнил, километрах в четырех отсюда к западу, — то сейчас в машинах их нет, и появятся водители разве что к общему подъему. Это не означало, конечно, что машины были брошены на произвол судьбы: в Лесном поселении, как и на Базе и даже в Круге, соблюдался порядок и некоторые объекты охранялись: контора, например, продовольственные и вещевые кладовки, а также стоянка конвоя. Однако страж не в кабине коротал время, — машины, скорее всего, были заперты, водители ведь хранили там свое достояние, — но где-то на свежем воздухе. Один охранник, не ожидающий никаких неприятностей, проблемы не составлял. А в первой машине, как Милов прекрасно помнил, был телефон — радиотелефон, вернее, аппарат сотовой связи. И у Лесты тоже был телефон, на аппарате был крупно написан белой краской номер, который Милов, однажды увидев, привычно запомнил — так, на всякий случай. Теперь вот случай наступил.

Он бесшумно подобрался к поляне. Неподвижные трейлеры казались даже громаднее, чем днем. Вокруг было тихо и спокойно. Милов ожидал, что охранник будет дремать безмятежно; человек, возможно, так и сделал бы, но технет себе такого нарушения порядка не позволил; он бодрствовал. Милов мысленно выругался. Применить к охраннику силу было несложно, однако это привело бы к возникновению, с самого утра, каких-то подозрений, беспокойства, которые еще усилятся, когда окажется, что один из водителей исчез — и в такой обстановке занять его место будет очень непросто. Значит, надо было либо проникнуть в машину и разговаривать оттуда при живом и здоровом охраннике — и, разумеется, так, чтобы он не заметил и ничего не заподозрил; в стоявшей вокруг тишине это представлялось нереальным. Либо же — последний вариант — выключить долдона так, чтобы он этого вообще не почувствовал, а позже, придя в себя — даже не сообразил, что с ним приключалось что-то подобное.

Как это сделать, Милов знал, но в успехе не был уверен: не в той форме он себя чувствовал, да и не тренировался уже давно. Однако ничего другого не оставалось.

И все же не менее четверти часа ушло у него на то, чтобы, улегшись под одним из окружавших поляну деревьев, укрывшись в его тени, привести себя в нужное состояние — вобрать в себя максимум энергии извне, из космоса, мобилизовать сознание, сконцентрироваться на том, что предстояло сделать. Работа эта требовала громадного напряжения, и Милов знал, что после нее он завтра весь день будет чувствовать себя, как в тяжком похмелье. Ладно — все равно, другого выхода нет.