Ночь для двоих

Она обняла его и принялась укачивать, как ребенка.

— У меня тоже бывают кошмары. Иногда мне снится, что я Прометей, навсегда прикованный к скале цепью. Я в страхе просыпаюсь и больше не могу уснуть. И тогда я представляю себя на Капри. На далеком красивом Капри.

У нее удивительный голос. Как же он раньше этого не замечал? Но сейчас, когда она говорила, ее голос звучал ласково и нежно, журчал, как ручеек прохладной воды в иссохшей пустыне.

— Я часто представляла себе, что у меня есть своя лодка, — шептала она. — Когда тепло и дует свежий вечерок, я уплываю в море, сплю под открытым небом и загораю дочерна, как рыбак. А когда штормит, я стою на скалах и смотрю, как злится море, зная, что бурное море никого ко мне не подпустит и я в безопасности.

Дыхание Вира выровнялось, стало спокойнее и тише. Он понимал, что она делает. После внезапной смерти матери он так же успокаивал Фредди: обнимал его за плечи, прижимал к себе и говорил о постановке сетей на форель и ловле светлячков, пока он не засыпал.

Однако он никогда не позволял никому делать то же самое для себя.

— Я всегда знала, что мои мечты никогда не сбудутся, и даже если удастся сбежать от дяди, мне придется зарабатывать себе на жизнь. Женщинам за работу много не платят, а нужно еще что-нибудь отложить на черный день. Так что мне повезет, если когда-нибудь я сумею скопить на билет до Брайтона. — Ее пальцы снова погладили его лоб, задержались на скуле. — Но все равно о Капри мечтать не перестала. Это был мой огонек в ночи, счастливое избавление, когда избавления нет.

Вир только теперь понял, что все еще обнимает ее.

— Я знаю все, что только можно знать о Капри, по крайней мере, все, что люди сочли необходимым написать в путеводителях: историю и топографию, этимологию названия. Я знаю, что растет на острове и плавает в омывающих его водах. Я знаю, откуда приходят течения и ветры.

Элиссанда говорила и говорила. Ее слова были тихими и производили почти что гипнотическое воздействие. Она вполне могла бы убаюкать его, если бы ее тело так уютно не прижималось к его телу.

— Так расскажи мне, — попросил маркиз.

Она, должно быть, почувствовала происшедшие в нем физиологические изменения, но не отодвинулась, а наоборот, прижалась к нему теснее.

— Сейчас там, наверное, очень много людей. В одной книге было сказано, что там создана колония писателей и художников из Англии, Франции и Германии.

Маркиз больше не мог сдерживаться. Он целовал ее лицо и шею, одновременно расстегивая ее ночную рубашку. Гладкость и бархатистая нежность ее кожи заставляла сердце биться неровно.

Конечно, — продолжила она, но теперь ее голос звучал неровно, — в мечтах я игнорировала присутствие людей и сохраняла иллюзию земного рая. Я представляла себе, что нет ничего, кроме острова, моря, солнца и меня.

— Конечно, — согласился он.

Вир снял с жены ночную рубашку, избавился от своей и уложил Элиссанду на себя.

— А о чем ты думаешь, — едва слышно спросила она, — когда просыпаешься после кошмара?

Он потянул за кончик ленты, удерживавшей ее волосы, и они тяжелой копной рассыпались по плечам.

— Об этом, — ответил он. — Я думаю об этом.

Он имел в виду не сам половой акт, а присутствие другого человека. Близость, которая успокоит и защитит его.

Когда у него был кошмар в Хайгейт-Корте, проснувшись, он думал о ней. Как она игнорировала присутствие колонии иностранцев на каменистых берегах Капри, так же и он игнорировал ее антагонизм и свое негодование ее лживостью и помнил только ее чарующую улыбку.

Каждый по-своему старается пережить ночь.

Элиссанда, мягкая и податливая, лежала на нем. Она не просто разрешила, она потребовала, чтобы он проник в глубь ее тела. Она стонала и всхлипывала от наслаждения, а ее дыхание, щекотавшее ухо, вызывало прямо-таки яростное желание.

За разрядкой наступило благословенное забытье.

Ее дыхание шевелило его волосы. Ее сердце билось рядом с его собственным. Ее руки в темноте нашли его руки, и их пальцы переплелись.

Близость, которая укрыла и защитила его.

И все же в этом сонном тепле он не нашел мира. Что-то было не так. Возможно, все было не так. Он не хотел думать.

Ночь стала его убежищем. После рассвета наступал хаос. А в темноте существовали только ее объятия.

Вир пробормотал слова благодарности и позволил сну овладеть им.

Рассвет ничем не отличался от любого другого рассвета в деревне: птичьи трели, мычание коров на пастбище за домом, лязганье ножниц садовников, уже приступивших к работе.

Даже звуки, производимые самим маркизом, были мирными и домашними: плеск воды в умывальнике, шуршание выдвигаемых и задвигаемых ящиков, отдергиваемых штор.

Элиссанда еще спала в его постели, тихо и ровно дыша. Ее волосы разметались по подушке, одна рука лежала на одеяле и была протянута к нему.

Во сне Элиссанда казалась абсолютно безвредной, ее внешность была почти ангельской. Такие женщины легко вызывают у мужчин желание защищать. Вир прикрыл ее руку одеялом. Элиссанда пошевелилась и сонно улыбнулась.

Он отвернулся.