Ночь не наступит

— Надо учиться. В России с каждым днем это будет делать все труднее. А нужна именно систематическая учеба, нужны открытые библиотеки, где ты сможешь иметь доступ к любой научной литературе, ко всем книгам, которые в России строжайше запрещены. Обстоятельства складываются так, что снова оживут эмигрантские центры. Ты какие языки знаешь?

Антон пожал плечами:

— Гимназический классический курс: латынь и древнегреческий. И французский, само собой.

Красин помешал ложкой в чашке и с чисто парижским выговором спросил:

— As-tu la langue bien pendue? Pourrais-tu parler amour en francais `a une fille?[9]

— Malheureusement, cette d'eclaration d’amour, je l’ei d'ej`a faite... en russe. Quant `a mon francais, j’aime mieux ne pas trop parler devant les Parisiens[10].

— Je vois au contraire que tu te d'ebrouilles pas mal[11], — одобрительно кивнул Леонид Борисович и снова быстро спросил: — And, my dear, how do you do speak English?[12] — и, перейдя на берлинский диалект: — Ist dir die deutsche Sprache nicht fremd?

[13]

— Je m’excuse, mais l’anglais et l’allemand, ce n’est pas mon fort[14], — виновато ответил Антон.

— Зато твой французский вполне пригоден, — одобрительно кивнул Красин. — Вот какое предложение: возьми перевод в Париж, в Сорбонну, на технический факультет. Конечно, это лишь совет. Решай сам.

— Если так надо, я согласен.

— Не торопись с решением. А на что ты будешь там жить? Знаешь, как живут эмигранты? Кто столяром, кто слесарем, а то и землекопом или носильщиком. Ты же понимаешь: у партии нет денег, чтобы платить стипендии.

— И не понадобится. Мама с охотой даст. Она еще давно, при отце, говорила, что мне надо посмотреть Европу.

— Если мать сможет поддерживать тебя средствами, хорошо.

Антон уже загорелся: конечно же, он поедет за границу! Подальше от всех этих гадких предположений. И Ленка пусть подумает хорошенько, еще пожалеет! А потом он вернется, как-нибудь все ей объяснит, и все получится превосходно. «Париж! Париж!» — пело в его душе.

— А когда надо ехать? И как? Тайно переходить границу?

— Зачем? — Красин отрицательно качнул головой. — Пока у тебя нет причин. И не думай, что это так просто: под пулями через кордон. К тому же там, в эмиграции, дороже золота каждый чистый заграничный паспорт. Подашь прошение в канцелярию губернатора о выдаче тебе заграничного паспорта: едешь учиться. Заодно это будет и пробным камнем. Если задержат выдачу, значит попал ты, товарищ Владимиров, на зубок охранке. Вот тогда подумаем о тайной переброске... Ну-ну, не трусь! Кстати, у кого снял комнату этот твой собутыльник?

Антон покраснел. Не поднимая глаз, рассказал, где он ночевал, описал дом.

— Ладно. В Куоккале есть финские товарищи-большевики, кое-что проверим.

За стеной послышались шаги, голоса, плач и смех проснувшихся детей.

Антон допил чай, встал, пощупал одежду:

— Уже подсохла.

Он начал одеваться. Спросил:

— А как я увижу вас, если сюда больше нельзя приходить?

— Решим так: если надумаешь ехать, оформляй документы и в Техноложке, и в канцелярии губернатора. Все это время никаких встреч, никаких разговоров на политические темы: петербургский шалопай, и только, ясно? Есть предположение, что мне появляться в Питере небезопасно... Но у меня есть срочные дела в центральных губерниях. А через полмесяца, может быть раньше, мы увидимся. Когда и где, я и сам еще не знаю. Тебе сообщат. Скажут... ну хотя бы так: «Никитич спрашивает, как здоровье Олега». На этот раз, надеюсь, не перепутаешь? — он усмехнулся.

Когда они вышли из кухни, Любовь Федоровна и Ольга уже накрывали на веранде к завтраку.

— Милости просим за стол, — пригласила жена Красина.

— Мы уже, извините.

— Товарищу Владимирову необходимо срочно возвращаться в Питер, — сказал Леонид Борисович.

— Значит, прощаемся? — Ольга поставила чашку и подошла к ним, протянула Антону руку. — Спасибо, витязь Руслан!

Она улыбнулась. Антон с удивлением смотрел на нее.

С момента, когда они пришли сюда и она оказалась наконец вне опасности, среди друзей, и суток не минуло, а как изменилась Ольга за эти считанные часы! Серо-голубую тюремную бледность сменил легкий румянец, даже морщины разгладились, глаза блестели, она улыбалась, и в улыбке обозначались на скулах несимметричные ямочки и открывались великолепные зубы. Она помолодела и выглядела красавицей.

— Спасибо! — повторила она, обхватила его голову, пригнула и легко поцеловала в лоб. — Будь счастлив, мальчик!

«Мальчик!» — снова резануло его. Но все равно в эту минуту он был бесконечно счастлив: «Значит, простила!»

— И тебе, Ольга, придется уезжать восвояси, — Красин махнул рукой. — Обстоятельства меняются, здесь может стать горячо.

— Когда уезжать? — спросила она.

— Немедленно. Сразу же после завтрака и организуем. В Гельсингфорсе и в Або филеры уже могут быть предупреждены. Переправим тебя на один из островов, где пароходы делают короткую остановку. Два капитана на линии Гельсингфорс — Стокгольм надежные люди.

— Вы уезжаете в Швецию? — спросил Антон.

— Еще дальше.

— Тоже учиться?

— Почему «тоже»? Нет. Жить. Работать. У меня там муж.