Ночь нежна

Наступила мертвая тишина. Потом кто-то из Нортов сдавленно хихикнул. Розмари наблюдала за Диком и по выражению его по-ирландски богатого мимикой лица видела, как до него доходит смысл сказанного ею; одновременно она начала понимать, что неудачно выложила козырь, хотя пока не догадывалась, что и сама карта не была козырной.

– Я не желаю участвовать ни в каких пробах, – произнес Дик сурово, но, оценив ситуацию в целом, добавил мягче: – Розмари, я в недоумении. Кино – отличная карьера для женщины, но – Боже милостивый! – я для съемок не гожусь. Я старый книжный червь, обитающий за глухой стеной частной жизни.

Николь и Мэри стали шутливо уговаривать его не упускать свой шанс; они подзуживали его, хотя были, похоже, немного разочарованы тем, что их в пробах участвовать не пригласили. Но Дик закрыл тему, переведя разговор на актеров, о которых высказался довольно саркастически.

– Самую зоркую стражу ставят у ворот, которые никуда не ведут, – сказал он. – Быть может, потому, что пустота слишком постыдна, чтобы выставлять ее напоказ.

Со студии Розмари, Дик и Коллис Клей возвращались в одном такси – они решили завезти Клея в гостиницу, после чего должны были отправиться на чаепитие, от которого Николь отказалась, так же как и Норты, сославшиеся на необходимость закончить какие-то дела, оставленные Эйбом напоследок.

– Я думала, – укоризненно сказала Розмари, – если проба окажется удачной, я смогу взять пленку с собой в Калифорнию, показать ее там, и тогда вы бы приехали ко мне и стали моим партнером в новом фильме.

Дик был ошеломлен.

– Мне это чертовски лестно, – ответил он, – но я предпочитаю смотреть на вас. Вы были в сегодняшнем фильме едва ли не самым прелестным персонажем, какой я видел в кино.

– Великолепная картина, – подхватил Коллис. – Я смотрел ее в четвертый раз и знаю одного парня в Нью-Хейвене, который видел ее раз десять, однажды ему даже пришлось поехать в Хартфорд, чтобы ее посмотреть. А когда я привез Розмари в Нью-Хейвен, он так оробел, что не решился с ней познакомиться. Можете себе представить? Эта девчушка разит наповал.

Дик и Розмари переглянулись, им хотелось поскорее остаться наедине, но Коллис этого не понял.

– Давайте я высажу вас там, где вам нужно, а потом поеду к себе в «Лютецию», – предложил он.

– Нет уж, лучше мы вас завезем, – возразил Дик.

– Да мне это по дороге, никаких хлопот.

– Думаю, все же будет лучше, если мы вас завезем.

– Но… – начал было Коллис, но тут до него наконец дошло, и он принялся договариваться с Розмари о следующей встрече.

В конце концов они избавились от несущественного, но назойливого присутствия третьего лишнего. Машина неожиданно – и обидно скоро – остановилась перед указанным водителю местом назначения. Дик глубоко вздохнул.

– Ну что, пошли?

– Мне все равно, – ответила Розмари. – Я буду делать все, что вы скажете.

Он поразмыслил.

– Видимо, я все же должен пойти – хозяйка дома хочет купить несколько картин моего приятеля, а ему очень нужны деньги.

Розмари пригладила слегка растрепавшиеся волосы.

– Зайдем всего минут на пять, – решил Дик. – Не думаю, что эти люди вам понравятся.

Наверное, какие-нибудь скучные серые людишки, или грубияны и пьяницы, или надоедливые зануды, или еще кто-нибудь из тех, кого Дайверы обычно избегают, подумала Розмари, но к тому, что ей предстояло увидеть на самом деле, оказалась совершенно не готова.

XVII

Основой этого дома был каркас дворца кардинала де Ретца на улице Месье, однако, едва войдя, Розмари увидела, что внутри дома не осталось ничего не только от прошлого, но и от того настоящего, какое было ей знакомо. Внутри кирпичной кладки теперь заключалось скорее будущее; интерьер поражал, как электрический разряд, и было своего рода извращенным испытанием для нервов – вроде овсянки с гашишем на завтрак – переступить этот, с позволения сказать, порог и очутиться в длинном сизо-стальном зале, украшенном позолотой и серебром, а также мириадами зеркал, развешанных под всевозможными причудливыми углами. Эффект нельзя было сравнить ни с чем из представленного на Выставке декоративного искусства, потому что здесь люди находились внутри, а не перед инсталляцией. У Розмари возникло смутное ощущение фальши и экзальтации, словно она очутилась на сцене, и ей показалось, что все вокруг чувствуют то же самое.