Ночь у мыса Юминда

Отступило, ушло из жизни множество мелочей, которые в мирное время тяготели над нами, нередко заслоняли от нас самое главное — человека. Теперь люди пытливо заглянули в глаза друг другу и поняли, где под маской непогрешимости скрывается пустое и себялюбивое, а где — настоящее, большое, душевное благородство.

Я думал о своих боевых товарищах.

Болью сжималось сердце при мысли, что не вернется профессор Цехновицер (его не оказалось среди спасенных). Студенты университета не услышат своего любимого лектора. Кто-то другой будет писать воинственные статьи о Достоевском и вести бой с западными мракобесами.

Не увидим мы Иоганеса Лауристина. Он утонул вместе с командой эскадренного миноносца «Володарский».

Нет славного паренька Дрозжина — редактора многотиражки бригады морской пехоты. Убит на фронте в тот самый день, когда мы с ним расстались на Пиритском шоссе.

Поэт Юра Инге! Высокий, худощавый человек, с серыми зоркими глазами, в хорошо подогнанной морской форме, которую он умел носить с каким-то особым достоинством. На улицах Таллина расклеивались плакаты с его стихами. Во флотской газете каждый день печатались его острые сатирические фельетоны. И он погиб в море.

О чем писал Юра, нам хорошо известно. И ясно также из его стихов, в чем он видел цель жизни и как понимал свое благородное призвание.

Года пролетят, мы состаримся с ними.Но слава балтийцев, она — на века.И счастлив я тем, что прочтут мое имяСредь выцветших строк боевого листка.

Под этими стихами мог подписаться каждый из нас…

ЯНЫЧ

«И дым Отечества нам сладок и приятен…» Да, прибыв в Кронштадт, мы не раз произносили эти слова, кажется впервые почувствовав и поняв их истинный смысл. Сколько ласки и заботы проявляли совсем чужие люди к нам, побывавшим в беде. Куда бы мы ни пришли — везде оказывались дорогими, желанными гостями. Многие попали в совсем незнакомые семьи, и здесь они нашли друзей, с которыми потом были связаны многие годы…

В Кронштадте мы узнавали все новые и новые подробности таллинской эпопеи. О как мы радовались, встречая на улице знакомых и товарищей, считавшихся уже погибшими! А они, оказывается, тоже тонули, потом попали на остров Гогланд и с первой попутной оказией прибыли в Кронштадт. Они рассказывали самые удивительные истории, приключившиеся с ними…

Я убежден, что для всех нас это время было самым высоким в нравственном отношении.

Никогда не было у нас такого единства мыслей и чувств, как в тяжкую пору 1941 года, когда мы видели и знали, что страна в смертельной опасности и от усилий каждого человека, от нашей сплоченности зависит успех борьбы.

Ну а что сталось с другими моими товарищами по перу, как они выбрались из огненного кольца? Об этом можно рассказать многое.

Николай Павлович Янов — фотокорреспондент Ленинградского отделения ТАСС. Когда появлялась крупная фигура, очки на носу, «лейка» на груди и широкое лицо из-под кепки светилось добродушной улыбкой — трудно было в ответ не улыбнуться.

Яныч… Павлович… По-разному мы называли Колю, но всегда дружески и уважительно относились к нему, считая его своим старшим товарищем. И в самом деле, мы были еще совсем зеленые, когда он, отслужив десять лет в погранохране, перешел на мирные рельсы и занялся фоторепортажем. Он был молодецкого здоровья, обладал выдержкой, в море не укачивался. Зоркие глаза бывшего пограничника примечали многое, мимо чего мог пройти любой из нас.

Он не был суетлив, однако всегда вовремя оказывался в нужном месте, и его снимки часто печатались на страницах газет.

Свою работу он делал размеренно и солидно. Мы знали: если Янов прицелился и щелкнул, можно не беспокоиться — снимками мы обеспечены.

В первые недели войны мы оба оказались в Таллине.

В вихре событий мы мельком встречались, но не было времени как следует поговорить. И только развернув газеты, я видел его снимки, запечатлевшие наших катерников в момент атаки и героев боев в районе Марьямаа. Кстати, там, в Марьямаа, он чуть было не поплатился жизнью. Вместе с сотрудником Эстонского телеграфного агентства Владимирским Янов попал в окружение, отстреливался как мог, а затем оба корреспондента сели в машину, и Янов скомандовал шоферу: «Шпарь напропалую!» Тот развил бешеную скорость, и они счастливо проскочили к своим.

«Где Янов? Неужели погиб?!» — с тревогой думал я по пути из Таллина в Кронштадт. Но едва вступил на твердую кронштадтскую землю, как кто-то меня обхватил и сжал так, что даже косточки затрещали. Это и был Николай Павлович.

— Где твои очки? — спросил он, увидев меня, в морской робе, без привычных очков на носу, и прекрасно зная по своему опыту, что значит для близорукого человека остаться без очков.

— Утонули.

— Ну хорошо, пусть их изучают рыбки. Дарю тебе свои запасные… — И он великодушно протянул мне новенькие очки.

— Откуда они у тебя? — воскликнул я, полный благодарности.