Ночь в Кербе

Сначала я решил, что присутствую на клоунаде. Двое актеров, облаченных в одежды буржуа — скорее французского буржуа середины 80-х годов, чем нынешнего, одетого еще стильно и безупречно… — разыгрывали сценку, в ходе которой один изображал мэра соседнего городка. Другой — с мегафоном и карточками, с которых якобы зачитывал текст экскурсии, — представлял гида. Они не говорили, но читали речитатив. Я оставил всякие попытки уловить смысл их скороговорок примерно на пятой минуте экскурсии, сосредоточившись на отдельных словах. Мэрия, налог, небывалый рост, успехи промышленности, Средневековье, имена актеров, местных депутатов, французских политиков общенационального масштаба… Я решил, что это не очень интересно, хотя публика придерживалась прямо противоположного мнения: толпа обступила клоунов тесным кольцом и хохотала. Причина, по которой не уходил я, возвышалась за зрителями. Рослая Ева, скрестив руки на груди, наблюдала с веселой улыбкой за игрой коллег, видимо оценивая их выступление по какой-то своей профессиональной шкале. По обыкновению, ставшим моим ритуалом, я быстро постарался запомнить, как одета Ma Dame. Я видел — простая и достаточно длинная белая… снова белое! Юбка — я видел лишь лодыжки, одна из которых казалась оцарапанной чем-то… не иначе розовым шипом — и блузка аквамаринового цвета. Я сделал несколько шагов назад и смог наблюдать Еву, не оборачиваясь — мне достаточно было встать, чуть повернувшись боком. При этом я, правда, упустил из поля зрения клоунов. Один из них, провоцируя публику, пытался добиться ответа на вопрос: помнят ли они даты начала и конца Средневековья. Очевидно, речь шла о церкви, к которой мы вот-вот должны были направиться и которая была указана в качестве первого пункта нашей антиэкскурсии. Люди вновь очень смеялись, и, судя по детским голосам, доносившимся из толпы, клоуны пытались добиться ответа от школьников. Конечно, безрезультатно. Это вызвало шквал импровизаций относительно качества среднего и высшего образования во Франции. Клоун, изображавший чиновника, сказал что-то о декрете и манифестациях, и толпа взорвалась аплодисментами. Оживленнее и радостнее всех хлопал в ладоши мэр Аспера, благодаря которому фестиваль и проводился. О, Франция. Я завороженный посмотрел на Еву. Ветер играл ее юбкой, как флагом, и я различил на ней золотые и синие лилии. Но это пятна от чересчур яркого в это время солнца мерцали в моих глазах. Юбка Евы была чиста и бела, она спадала на ноги ее белейшим снегом, который я находил прошлогодним… уж больно старомодной выглядела ее юбка… немножечко нелепой… в окружении моднейших нарядов посетительниц и волонтеров… Но, пусть и прошлогодний, он был все так же чист и бел, словно только накрахмаленная скатерть. Солнце припекало все жарче, оно уже взошло над шпилем церкви, и гости старались спрятаться за зонтиками. А я не чувствовал жары. Мне веяло горной прохладой и ледяными ручьями от юбки Евы. Что же тогда напоминала мне ее блузка? Нежнейшие небеса Аквитании, провожающей свою королеву на туманный остров, за чужого короля. Ева улыбалась, и я был счастлив. Она слегка хмурила брови, улыбаясь, и у меня дрожало что-то в груди — я списывал все на ущемление нерва, бесконтрольную дрожь мышцы — хоть я и привык к тому, что она всегда слегка хмурится. Ева. Ева. Я повторял ее имя и, кажется, уже не про себя, а вслух. Уж, по крайней мере, шепотом — это точно.

— …раж? — вырвал меня из забытья голос из микрофона.

— Пардон? — ошеломленно переспросил я.

Оказывается, я уже находился в центре толпы — словно помощник фокусника — и смеющиеся лица окружали нас, сливаясь в ожерелье цыганки. Вечные кочевники, они проходили через Керб во время своих миграций в старину, некстати вспомнил я рассказы Жан-Поля. Еще ряд церковных свечей, мигающих, колеблющихся, напомнили мне лица толпы. Над ними же, статуей Мадонны, возвышалась Ева. Как всегда, когда я попадаю в центр внимания, меня бросило в жар. Артист-«гид» в клетчатом кепи, своего рода коллега, от которого я ждал хотя бы подсказки или помощи… ну, хоть малой толики сочувствия во взгляде!.. смотрел на меня отстраненно. В его взгляде я не увидел ничего, кроме средневековой враждебности к чужому. Он высмеивал меня, как циркач — калеку на улицах Парижа эпохи Валуа.

— Encore une fois s’il vous plait[42], — сказал я, напряженно улыбаясь.

— Анкорррре ун фюа сыль ву плэ! — передразнил он мой акцент с точностью попугая.

Я расхохотался с остальными. Акцент и в самом деле звучал забавно, я никогда не слышал свой французский со стороны и, зная, что он несовершенен, никогда не представлял, что он так плох по части произношения. Клоун побродил вокруг меня, уже готовый выкрикнуть в меня что-то, как я, внезапно вспомнив ответ, воскликнул:

— Конец пятого века, конец пятнадцатого, — сказал я.

— Quoi? — спросил клоун.

— Начало и конец эпохи Средневековья, — сказал я, добившись на мгновение полной тишины и буквально слыша, как бьется на ветру юбка Евы.

Клоун уже начинал смеяться, когда я добавил: