Ночь в Кербе

Соседний столик между тем осадили, как османы — Вену. Участвовали в боях незадачливые словаки да один немец, заменивший собой всю армаду Сулеймана. В шортах и с рюкзаком нелепый турист, немец, рассказал мне чуть раньше — просил подписать книгу, и мы заболтались, — что живет во Франции последние десять лет. Чернобровая француженка-жена и трое детишек оказались тому порукой. Добрый Ганс — трудно поверить, но парня в самом деле звали Гансом — жаловался, что во Франции придают чрезмерно большое значение еде. Ужин на двоих обходится ему тут в двадцатку евро, а ведь еще и вина надо прикупить. То ли дело в старом добром рейхе. Там, поведал мне Ганс, округлив бесцветные брови, есть маленькие пивоварни, во дворах которых можно посидеть со своей едой. Когда он произносил это — «своя еда», — лицо парня светилось. Итого, считал добряк, на ужин уйдет не больше десятки, да и та пойдет на пиво! Невероятно! Всего «десятка»! А? Каково? А тут… Франция весьма дорога. Некоторое недоумение гестаповца, неприятно пораженного дороговизной в оккупированной Ницце, проглядывало на лице Ганса. Я, улыбаясь, подумал, что старушка Европа ничуть не изменилась и, хотя под крышкой кастрюли кашу затянула тонкая пленочка, под ней по-прежнему бушует пар. Ткните только вилкой! Ковыряя вилкой какое-то диковинное блюдо из риса с фасолью — непрезентабельное на вид, но невероятно вкусное, я проникался кухней Керба все больше, — я прислушался. Ганс, конечно, играл за либерализм и свободу. Словаки — неожиданно для себя — на стороне старой доброй Империи. Ничего удивительного. Трудно переспорить неофита, а немцы с определенных пор все такие. При этом в глубине их недр играют на кирках и кайлах гимн ненависти и ярости древние гномы, хранящие сокровища Нибелунгов. Да так играют, что, дай немцы выход чувствам еще раз, этой планете не устоять. Но они чувствуют ярость в себе и стараются выплеснуть энергию в чем-то другом. Так пожилой учитель, склонный разглядывать ножки подопечных, но неготовый перейти к активным действиям, выматывает себя физическими упражнениями в зале.

Так иногда писатель старается оглушить себя спиртным, как быка глушат кувалдой.

Немцы забалтывают сами себя, преувеличенно разыгрывая вегетарианцев. Но волк, даже надевши чепчик, не станет бабушкой. Недаром все эти сказки выдумали нам братишки Гримм, два сумасшедших немца с бесконечной тревогой в глазах. А что в них, в этих глазах? Погромы средневековых еврейских гетто и танковые колонны, разлетающиеся от рейха на Восток и Запад. Словно Зевс, немец разбрасывает неодобрительные взгляды-молнии вокруг себя в настоятельном желании улучшить мир. Французы — древнее и умнее. Они просто сидят на берегу великой реки жизни… мутной Гаронны… и пьют свое вино, заедая его своим сыром. Я, лично, предпочитал козий, так что пошел к раздаточному столу взять себе еще порцию. Там меня уже ждала Эльза.

— Comment ça va petite?[102]

— спросил я, потрепав девчонку по щеке.

Та ласково улыбнулась, прожурчала что-то — я так и не понял, но какая разница — и потерлась головой о руку. Я кивнул малышке, и вернулся к столу. Как раз скуповатый немец, который, без сомнений, использовал возможность побеседовать с приглашенными писателями фестиваля в качестве дополнительной опции… — раз уж заплатил, выжми все! — разворачивал перед словаками картину всеобщего мира и гармонии. Все это, на его взгляд, может подарить миру лишь демократия. Священная корова, к сладкому вымени которой припали сразу несколько европейских народов. По мне так это грязная шутка педераста — как все греки — Громовержца, прикинувшегося коровой, только и ждущего, как бы унести старушку Европу на берега пропыленной, зачумленной Азии. Вечно от нее одни проблемы — начиная от голода под стенами Акры и заканчивая чумой, которую жадные генуэзцы завезли к нам из Крыма…

— Мы, немцы, поддались идее имперской нации, за что впоследствии… — с жаром болтал немец.