Ночь в Лиссабоне

– Нисколько. Но разве ты не знаешь, что предельная неуверенность, если она не кончается смертью, может привести в конце концов к спокойствию, которое уже ничем не поколеблешь? – сказал я, смеясь. – Все это, конечно, громкие слова, но они – вывод из бытия, которое можно сравнить с существованием летящего шара.

– А что это за существование?

– То, которое веду я. Когда негде остановиться, когда нельзя иметь крова над головой, когда все время мчишься дальше. Существование эмигранта. Бытие индийского дервиша. Бытие современного человека. И знаешь: эмигрантов гораздо больше, чем думают. К их числу принадлежат иногда даже те, кто никогда не покидал своего угла.

– Звучит неплохо, – сказала Елена. – Это, по крайней мере, лучше, чем мещанская неподвижность.

Я кивнул.

– Все это, конечно, можно выразить и другими словами, менее привлекательными. Если бы сила воображения у нас была чуточку побольше, то во время войны, например, было бы куда меньше добровольцев.

– Все что угодно лучше мещанского прозябания, – сказала Елена и осушила свой бокал.

Я смотрел на нее, когда она пила. Как она еще молода, – думал я, – молода, неопытна, мила, безрассудна и упряма. Она ничего не знает. Не знает даже того, что мещанское прозябание – это понятие, связанное с моралью, а совсем не с географией.

– Ты что, хотел бы вернуться в это болото? – спросила она.

– Не думаю, что смогу это сделать. Мое отечество, против моей воли, сделало меня космополитом. Придется им остаться. Назад возврата нет.

– Даже к себе – человеку?

– Даже к человеку, – ответил я. – Разве ты не знаешь, что наша земля – тоже летящий шар. Эмигрант солнца. Назад дороги нет. Иначе – гибель.

– Слава богу. – Елена протянула мне бокал. – А тебе разве никогда не хотелось вернуться?

– Всегда хотелось, – сказал я. – Ведь я никогда не следую собственным теориям. Между прочим, это придает? им особую привлекательность.

Елена засмеялась.

– Выдумки!

– Конечно. Похоже на паутину, которой мы стараемся скрыть что-то другое.

– Что же?

– То, чему нет названия.

– То, что бывает только ночью?

Я не ответил. Я спокойно сидел на кровати. Ветер времени вдруг стих, перестал свистеть у меня в ушах. Ощущение было такое, словно я вместо самолета оказался вдруг на воздушном шаре. Я летел по-прежнему, но шума моторов больше не было.

– Как тебя зовут? – спросила Елена.

– Иосиф Шварц.

Секунду она размышляла.

– Значит, моя фамилия теперь тоже Шварц?

Я улыбнулся.

– Нет, Элен. Это чистая случайность. Человек, от которого я унаследовал это имя, в свою очередь получил его от другого. Мертвый Иосиф Шварц живет теперь во мне, как вечный жид – уже в третьем поколении. Чужой, мертвый дух-предок.

– Ты не знал его?

– Нет.

– Ты чувствуешь себя другим с тех пор, как носишь другое имя?

– Да, – ответил я. – Потому что это связано с бумагой. С паспортом.

– Даже если он фальшивый?

Я засмеялся. Поистине это был вопрос из другого мира. Настоящий или фальшивый паспорт – это занимало только полицейских.

– На эту тему можно сочинить философскую притчу, – сказал я. – И начинаться она должна с вопроса: что такое имя вообще? Случайность или закономерность?

– Имя есть имя, – сказала она вдруг упрямо. – Я за свое боролась. Ведь оно было твоим. А теперь вдруг явился ты, и я узнаю, что ты нашел себе другое.

– Оно было мне подарено, и это был для меня самый драгоценный подарок. Я ношу это имя с радостью. Это проявление доброты. Человечности. Если меня когда-нибудь охватит отчаяние, новое имя напомнит мне о том, что доброта еще существует на свете. А о чем тебе напоминает твое? О роде прусских солдат и охотников с кругозором лис, волков и павлинов?

– Я говорю не о фамилии моей семьи, – сказала Елена. – Я все еще ношу твою фамилию. Ту, прежнюю, господин Шварц.

Я откупорил вторую бутылку вина.

– Мне рассказывали, будто в Индонезии существует обычай время от времени менять имя. Когда человек чувствует, что он устал от своего прежнего «я», он берет себе другое имя и начинает новое существование. Хорошая идея!

– Значит, ты вступил в новое бытие?

– Сегодня, – сказал я.

Она уронила туфлю на пол.

– Разве ничего не берут с собой в новое существование?

– Только эхо, – сказал я.

– Никаких воспоминаний?

– Воспоминания, которые не причиняют боли и не беспокоят, как раз и есть эхо.

– Словно смотришь старый кинофильм? – спросила Елена.

У нее был такой вид, будто она собиралась в следующее мгновение швырнуть бокал мне в лицо. Я взял у нее бокал и опять налил вина.

– Что это за марка? – спросил я.

– «Рейнгартсхаузен». Хороший рейнвейн. Выдержанный и постоянный. Без всяких попыток обратиться в другое вино.

– Короче говоря – не эмигрант?

– Не хамелеон. Не тот, кто ускользает от ответственности.

– Боже мой, Элен! – сказал я. – Неужели я и в самом деле слышу шум крыльев буржуазных приличий? Тебе не хотелось бы выбраться из этого болота?

– Ты заставляешь меня высказывать то, чего я на самом деле не имела в виду, – с гневом сказала она. – Подумать только, о чем мы тут говорим? К чему? В первую ночь! Вместо поцелуев? Неужели мы ненавидим друг друга?

– Мы и целуемся и ненавидим.